И занавес опускается

Он протянул мне пару хлопчатобумажных перчаток, какие были и на нём. Я быстро натянул их и поднёс плакат к свету.

На чёрном фоне была изображена женщина в обтягивающем платье с огромным боа из перьев, которая прижималась, словно в танце, к мужчине в смокинге. Жирными жёлтыми буквами значилось название пьесы: «ПИГМАЛИОН».

А под изображением — два имени.

В нижнем правом углу красным шрифтом — женское. Эммелин Биллингс.

— Это её имя?

Я бросил взгляд на девушку, всё ещё висящую над нами.

Паетки на платье блестели в лучах утреннего солнца — совсем как на афише.

— Мы почти в этом уверены, — кивнул Малвани. — Пытаемся проверить, не пропадала ли она. Я уверен, что мы сможем опознать жертву, как только спустим её вниз.

— А что насчёт второго имени? Уолтер Хоу?

— Ещё один актёр, который играет в нескольких спектаклях в этом театре. Среди них «Венецианский купец» и «Ричард III», — сухо ответил Марвин. — Я уже послал офицера найти его и опросить.

Но я по-прежнему был в замешательстве.

— Расскажите ещё раз, что произошло. Я до сих пор не могу понять, как этот плакат, — постучал я по афише указательным пальцем, — привёл вас к жертве, — я бросил ещё один взгляд вверх.

Марвин вздохнул.

— Малвани уже говорил вам, что «новый Амстердам» — театр, принадлежащий синдикату, да? На данный момент внизу играют репертуар из постоянно повторяющихся шести пьес — от Шекспира до нового видения «Красавчика Браммела». А вот «Пигмалион» сейчас не играют — его ставят только на крыше в «Эриэл Гарденс». Но афиша висела.

Марвин кивнул на постер.

Малвани подхватил мысль коллеги.

— Уборщик, который подготавливал помещение к дневному сеансу, заметил, что этот плакат — подделка, Но подделка необычная. Он понял, что имя ведущего актёра настоящее. Поэтому он поднялся в лифте наверх, чтобы удостовериться, что никто не валяет дурака и не задумал грязное дельце.

Малвани перевёл дыхание.

— Вот тогда он её и нашёл. Вызвал мистера Штрауса, который незамедлительно проинформировал нас.

Мы все уставились на безжизненное тело девушки. Кто-то отыскал подъёмный механизм и теперь начал опускать занавес. Шкив протестующе заскрипел после стольких холодных месяцев простоя.

Когда тело спустили, оно оказалось опутано шторами, как коконом.

Я оглянулся и посмотрел на мистера Штрауса. Он не смотрел на сцену, спрятав лицо в ладонях.

— Письмо на сцене оставили? — спросил я Малвани.

— Мы не находили, — ответил он.

— Проверяли, получали ли в «Таймс» новые письма?

Малвани тихо выругался под нос, и я понял, что об этом он даже не подумал.

— Не волнуйся, я сам с ними свяжусь, как только мы здесь закончим, — кивнул я.

Занавес опускался целых две минуты — и вот она уже внизу, глядит на нас тусклыми, безжизненными зелёными глазами под цвет платья.

— Её лицо такое же, как и у других, — прошептал я, когда она, наконец, оказалась на уровне моих глаз.

Как и Элиза Даунс, и Анни Жермен, эта девушка была безукоризненно накрашена: и тени на веках, и румяна на щеках…

На руках девушки были длинные белые лайковые перчатки, а зелёное боа с перьями развевалось, словно на ветру, хотя в помещении не было движения воздуха, и всё это было результатом её быстрого спуска из-под потолка.

— Почему она стоит? — прошептал Малвани.

Тело опустилось на ткань, но продолжало держаться на ногах, и это пугало.

Посмертная поза должна была отражать последние мгновения жизни.

У меня пересохло в горле.

— Похоже, он заставил её помогать себе, пока прикреплял её к занавесу. И только потом убил, иначе он никогда не смог бы так закрепить безжизненное тело.

Откуда-то из-за занавеса до нас донёсся голос полицейского:

— Эй, вы не поверите! Он буквально пришил её к ткани!

Малвани, Марвин и я подняли тяжёлый край бархатного занавеса слева и поднырнули под него.

Несколько десятков длинных иголок со стежками зелёных ниток крепко привязывали одежду девушки к алым бархатным шторам.

— Нам надо освободить тело, — произнёс Марвин. — Думаю, будет лучше разрезать нитки, а не раздевать девушку.

— Подожди, — остановил я его. — Это улики, не забыл?

Я жестом подозвал офицера, забрал у него камеру «Кодак» и сделал несколько снимков странного шитья. Затем вернул фотоаппарат полицейскому.

— А нельзя просто срезать ткань занавеса вокруг её тела? — предложил молодой офицер.

Мужчина слева покачал головой.

— Материал слишком тяжёлый и плотный. К тому же, он пришил её настолько высоко, что срезать будет тяжело.

— Принесите мне ножницы, — скомандовал Марвин. — Я подрежу несколько стежков, чтобы было легче достать остальные иголки.

А мне пришлось вести Аля Штрауса к сцене, чтобы он смог опознать мисс Биллингс. Он замер на полпути, сжал крепко мою руку и еле слышно выдохнул всего два слова:

— Это она.

Он отдёрнул руку, отвернулся и произнёс надтреснутым голосом:

— Прошу вас…

И, несмотря на то, что у меня было множество вопросов: кто такая Эммелин Биллингс, и что она делала в пустующем театре в воскресенье в предрассветные часы, — я решил дать мистеру Штраусу несколько минут прийти в себя.

И тут я услышал, как Марвин вскрикнул от боли, и резко обернулся.

— Какого чёрта?!