И жить еще надежде…

Кавалер Святого Георгия,
Фельдфебель Шимон-Черкасский,
Что лежит на Казанском кладбище
В Царском Селе осеннем,
Представитель моей отверженной
В этой державе касты,
Свой последний бивак наладивший
Здесь под дубовой сенью.

Гренадер императорской гвардии,

Выходец из кантонистов —
Нелюбимых российских пасынков
Выпала с ним судьба нам,
Неродного отечества ради
Был он в бою неистов,
Управляясь в часы опасности
С саблей и барабаном.

Давний предок единокровный мой

Фельдфебель Шимон-Черкасский,
За отвагу на поле брани
Орден свой получивший,
Обладатель ружья огромного
И медной блестящей каски,
В девяносто четвертом раненый,
В девяносто шестом — почивший.

Ах, земля, где всегда не хватало нам

Места под облаками,
Но которую любим искренне.
Что там ни говорите!
Ощущаю я зависть тайную,
Видя надгробный камень,
Где заслуги его записаны
По-русски и на иврите.

И когда о последнем старте я

Думаю без опаски
И стараюсь представить мысленно
Путь недалекий сей свой.
Вспоминается мне лейб-гвардии
Фельдфебель Шимон-Черкасский,
Что лежит под опавшими листьями
На окраине царскосельской.

В Омске, в эвакуации, я пошел в школу сразу во второй класс. Время было голодное. Немногие носильные вещи, захваченные из Ленинграда, были довольно скоро обменены на продукты. Спасала посаженная нами картошка, которая заменяла все. Там, в эвакуации, класса с третьего я пристрастился к чтению. В доме на Войсковой улице, где нас поселили, каким-то образом оказались подшивки старых журналов «Вокруг света», которые я перечитывал по многу раз, наивно мечтая о дальних путешествиях. Может быть, именно поэтому география стала моим любимым предметом.

Здесь же, в Омске, состоялся мой первый выход в драматический театр, так как сюда был эвакуирован из Москвы театр имени Евгения Вахтангова. Было это, кажется, уже в 43-м году. На сцене шел «Сирано де Бержерак» в переводе Щепкиной-Куперник. Мне посчастливилось месяца за два до этого прочесть однотомник Ростана, так что всего «Сирано» я знал почти наизусть. В конце первого акта, действие которого происходит в театре, король проходит со свитой через сцену и говорит: «Что сегодня было на ужин!» К всеобщей радости публики, актер, игравший короля, под сильным впечатлением от собственного ужина, а возможно, и в мечтах о нем, неожиданно сказал: «Что сегодня было на ужин — биточки!»

Однако основу культурной жизни в эвакуации составляло кино. Его крутили в клубе гидрографии по два раза в неделю. И песни, впервые прозвучавшие с экрана, надолго овладевали зрителями. Помню, как поразил меня фильм «Большой вальс», как все мальчишки после фильма «Три мушкетера» постоянно распевали на пыльных омских улицах бодрую песенку Д’Артаньяна: «Вар, вар, вар, вар, вара, я еду на коне», но более всего запомнился мне Марк Бернес в фильме «Два бойца» с его знаменитой песней «Темная ночь». Кинофильм этот был особенно близок мне еще и потому, что действие его проходило в недоступном для меня тогда Ленинграде.

Вместе с тем, когда я думаю об истоках авторской песни в нашей стране, я полагаю, что ее зачинателями были не только Булат Окуджава и другие авторы начала 60-х. Их предтечей в военные годы был и Марк Бернес, который среди грохота бомб и снарядов «ревущих сороковых» впервые открыл для нас ее задушевную интонацию. И если именно интонация, негромкий, но проникающий в самое сердце голос есть отличительная особенность этого жанра, то Марка Бернеса можно с уверенностью назвать одним из его основателей. И это в те времена, когда гитара еще обличалась как символ мещанства. Не случайно песня «Темная ночь», сразу же выделившись на гремящем фоне грозных и бравых военных песен, за несколько недель облетела всю страну, стала любимой на фронте и в тылу, породила массу веселых и грустных пародий типа: «Ты меня ждешь, а сама с офицером живешь, и от детской кроватки тайком ты в ДК убегаешь».