И жить еще надежде…

Для чего храню на антресолях
Патефон с затупленной иглою
И пластинок довоенных пачку?
Никогда я слушать их не буду.
Все они, согласно этикеткам,
Сделаны Апрелевским заводом.
Тот завод давно уже закрылся.
Но своим мне памятен названьем,
Так же, как и Ваковский, наверно.
Я пытался как-то на досуге
Оживить его стальную душу,
И крутя весьма усердно ручку,
Чтобы завести его. Когда-то
Заводили так автомобили.
Но пружина, видимо, ослабла,
А чинить никто и не берется.
Впрочем, мне достаточно названий
Песенок на выцветших конвертах:
Перечтешь — и снова зазвучали.
Сорок пятый. Лето. Чернолучье —
Пионерский лагерь возле Омска,
И песчаный пляж на диком бреге Иртыша.
Не первая любовь,
А скорее — первая влюбленность.
Мне двенадцать, ей — едва за десять,
И зовут, конечно же, Татьяной.
Поцелуи? Боже упаси!
Только разговоры или вздохи.
Лето сорок пятого. А значит,
В Ленинград мне скоро возвращаться.
Ей же в Белоруссию. И письма
Шли шесть лет из Бреста в Ленинград
И обратно. Каждый адресат
Уверял другого в вечной дружбе,
Что с годами перейдет, быть может…
Помню, классе, кажется, в девятом
Получил в письме я фотоснимок.
На крыльце сидит она. Коса
За плечо закинута, и грудь
Проступает явственно под блузкой.
Бешено заколотилось сердце,
И во рту внезапно пересохло.
Через пару лет она и вправду
Прикатила в Питер и учиться
Поступила в университет
На истфак. Вот тут бы и расцвесть
Вновь эпистолярному роману!
Но ее тогда я познакомил
Со своим приятелем случайно.
Ныл я первокурсник желторотый, —
Он уже заканчивал второй.
И носил горняцкую фуражку
С узким козырьком «а-ля Нахимов»
И высокой бархатной тульею.
Черного же бархата погоны
С золоченым вензелем литым
И изящной синей окантовкой,
И, общественной согласно мерке.
Приобрел мужской изрядный опыт,
Так как регулярно посещал
«Мраморный» — весьма известный зал
Танцевальный в Кировском ДК,
Где происходили то и дело
Громкие разборки из-за женщин
Между горняками (общежитие
Наше было рядом — Малый сорок)
И курсантами морских училищ,
Чаше с преимуществом последних,
В те поры ходивших с палашами.
Мой же опыт равен был нулю.
В этом месте можно ставить точку.
Потому что старая пластинка
С хрипотцой утесовской лукавой
Мне некстати вдруг напоминает:
«У меня есть сердце, а у сердца —
Песня», — а у этой песни тайна.
Тайна же достойна умолчанья. —
Да и патефон ведь неисправен.