Из Москвы мы переехали в Торжок ещё в апреле, по случаю дороговизны и потому, что утомились от суеты и грязи номерной жизни… В половине же октября перебрались в Прямухино по влечению сердца и в видах экономии; но эти виды пока не осуществились по случаю тяжкой болезни мужа, из которой он едва выздоравливает, и которая сильно подорвала его финансы, а также и физические силы.
С грустью спешу уведомить: отец мой 28-го января умер от рака в желудке, при страшных страданиях, в доме Бакуниных в селе Прямухине. После похорон я перевёз старуху-мать несчастную к себе в Москву, где надеюсь её кое-как устроить у себя и где она будет доживать свой короткий, но тяжело-грустный век. Всякое участие доставит радость бедной сироте-матери, для которой утрата отца незаменима.
Я еще застал хорошо знавшего Анну Петровну Керн старейшего артиста московского Малого театра – Осипа Андреевича Правдива, ныне покойного. Осип Андреевич бывал у меня и не раз рассказывал мне об Анне Петровне.
– Я уже не застал в Анне Петровке, – говорил Осип Андреевич, – даже и тени былой красоты. Было немного страшно смотреть на эту древнюю старушку, которая когда-то явилась Пушкину «как гений чистой красоты». Анна Петровна пережила своё время. Годы не украшают жизни.
Встречу с ней годы спустя описал Иван Тургенев: «Вечер провёл у некой мадам Виноградской, в которую когда-то был влюблён Пушкин. Он написал в честь её много стихотворений, признанных одними из лучших в нашей литературе. В молодости, должно быть, она была очень хороша собой, и теперь ещё при всём своем добродушии (она не умна), сохранила повадки женщины, привыкшей нравиться. Письма, которые писал ей Пушкин, она хранит как святыню. Мне она показала полувыцветшую пастель, изображающую её в 28 лет – беленькая, белокурая, с кротким личиком, с наивной грацией, с удивительным простодушием во взгляде и улыбке… немного смахивает на русскую горничную а-ля Параша. На месте Пушкина я бы не писал ей стихов…».
Я спросила, вспомнив ещё один женский образ:
– А Анна Петровна Керн, вдохновительница Пушкина?
– Она даже жила у нас, но, когда мы встретились, была уже пожилой женщиной и имела взрослого сына.
Вот смотри: она в старости. Ни малейшего следа красоты, ничего не осталось, кроме самомнения.
Я совершенно отчетливо вспоминаю то впечатление, которое охватило меня, когда я увидел ее в первый раз. Конечно, я не ожидал встретить тот образ красавицы Керн, к которой наш великий поэт обращал слова «Я помню чудное мгновенье…», но, признаюсь, надеялся увидеть хотя бы тень прошлой красоты, хотя намёк на то, что было когда-то… и что же? Передо мной в полутёмной комнате, в старом вольтеровском кресле, повернутом спиной к окну, сидела маленькая, сморщенная как печёное яблоко, древняя старушка в чёрной кацавейке, белом гофрированном чепце, с маленьким личиком; и разве только пара больших, несколько моложавых для своих 80 лет глаз немного напоминала о былом прошедшем.
Года за два до смерти Анна Петровна сильно захворала, так что за ней усилили уход и оберегали от всего, что могло бы её встревожить. Это было, кажется, в мае. Был очень жаркий день, все окна были настежь. Я шёл к Виноградским. Дойдя до их дома, я был поражен необычайно шумливой толпой. Шестнадцать крепких битюгов, запряженных по четыре в рад, цугом, везли какую-то колёсную платформу, на которой была помещена громадная, необычайной величины гранитная глыба, которая застряла и не двигалась. Эта глыба была пьедесталом памятника Пушкину. Наконец среди шума и гама удалось-таки сдвинуть колесницу, и она отправилась к страстному… Больная так же встревожилась, стала расспрашивать, и когда, после долгих и настойчивых ее требований (её боялись взволновать), ей сказали, в чём дело, она успокоилась, облегченно вздохнула и сказала с блаженной улыбкой: «А, наконец-то! Ну, слава Богу, давно пора!».
…умерла она в Москве, в глубокой старости.