И звери, и люди, и боги

Вот так представил мне ситуацию саит Улясутая. Позже я узнал, что барон Унгерн, согласившись участвовать в освобождении Монголии, повелел, чтобы в северных районах страны поторопились с мобилизацией, и обещал ступить в Монголию со своим небольшим отрядом, двигаясь по реке Керулен. Затем, объединившись с другим русским отрядом под командованием полковника Казагранди и с мобилизованной монгольской кавалерией, осадил Ургу. Дважды терпел он поражение, но 3 февраля 1921 года взял наконец город и вновь возвел на ханский трон Живого Будду.

Однако в Улясутае обо всем этом в конце марта еще не знали. Мы не слышали ни о сдаче Урги, ни о разгроме пятнадцатитысячной китайской армии в битвах при Меймечене на берегу Толы и на дорогах между Ургой и Удэ. Китайцы тщательно скрывали эти факты, стараясь никого не пропускать на территорию западнее Урги. Но слухи все же ползли, будоража население. Атмосфера становилась все тревожнее, а отношения между китайцами с одной стороны и монголами и русскими с другой все напряженнее. Китайским комиссаром в Улясутае был тогда Ван Сяо-цун, а его советником Фу Сян, оба довольно молодые и неопытные люди. Китайские власти сместили улясутайского саита, которым в то время был выдающийся монгольский патриот Чултун Бейли, и назначили на этот пост своего ставленника, князя-ламу, бывшего заместителя министра обороны в Урге. Усилились репрессии. Начались обыски в домах русских офицеров и поселенцев, отношения с большевиками более не скрывались, аресты и избиения стали обычным делом. Русские офицеры тайно сформировали отряд из шестидесяти человек, чтобы в случае чего дать отпор. Однако в этом отряде скоро начались разногласия между генерал-лейтенантом М.М. Михайловым и некоторыми офицерами. Было ясно, что в решительный момент отряд может распасться на группировки.

Мы, иностранцы, посоветовавшись, решили провести тщательную разведку и выяснить, есть ли опасность прихода красных войск. Мой друг и я вызвались пойти добровольцами. Князь Чултун Бейли дал нам замечательного проводника - пожилого монгола по имени Церен, отлично говорившего и читавшего по-русски. Этот исключительно интересный человек служил переводчиком у монгольских властей, иногда исполняя эту обязанность и при китайском комиссаре. Незадолго до этого его посылали с важным донесением в Пекин, и наш несравненный всадник проделал путь между Улясутаем и Пекином длиной в 1800 миль за девять дней. Невероятно, но это так. Чтобы предохранить себя от возможных ушибов и растяжении, он плотно обмотал хлопчатобумажной таканью живот, грудь, ноги, руки и шею. В шапку положил три орлиных пера - в знак того, что ему приказали мчаться со скоростью птицы. Ему вручили тцару документ, дающий право беспрепятственно получать на почтовых станциях лучших лошадей - одну для езды, а другую, полностью оседланную, на смену.а также двух улатченов - сопровождающих его до следующей станции (уртон) и доставлявших назад лошадей. Между станциями было от пятнадцати до тридцати миль; эти перегоны Церен одолевал на полном скаку, останавливаясь только, чтобы сменить лошадей и получить новых сопровождающих.

Один из улатченов мчался впереди, чтобы успеть на следующей станции до приезда важного курьера подготовить лучших скакунов. Каждый улатчен имел при себе трех лошадей, и Церен мог мгновенно сменить уставшее животное, дать ему передохнуть, а потом вновь сесть на лошадь или отпустить ее с улатченом в родное стойло. На каждом третьем уртоне ему выносили горячий подсоленный зеленый чай, он выпивал его прямо в седле и продолжал свою гонку на юг. После семнадцати - восемнадцати часов такой бешеной езды он останавливался в очередном уртоне на ночь, точнее, на те несколько часов, что от нее оставались, с жадностью съедал вареную баранью ногу и заваливался спать. Ел он только раз в день, пять раз пил горячий чай - и так девять дней!

И вот одним морозным утром мы двинулись с нашим проводником по направлению к Кобдо, отстоящим на триста миль от Улясутая; именно отсюда поступило удручающее известие, что красные войска вступили в Уланком и китайские власти выдали им всех находившихся в городе европейцев. Реку Дзаб-хан мы перешли по льду. Очень опасная река. Ее русло полно зыбучих песков, которые постоянно затягивают летом верблюдов, лошадей и людей. Мы продвигались вперед вдоль извивающейся между горных кряжей, занесенной глубоким снегом долины; кое-где темнели лиственничные рощицы. На полпути, у небольшого озера Баганор, мы заметили юрту пастуха. Мы решили здесь заночевать: день клонился к вечеру, да и ветер разбушевался, кидая нам в лицо Дри-горшни снега. Рядом с юртой стоял великолепный гнедой жеребец под богатым седлом, украшенным серебром и кораллами. Свернув к юрте, мы видели, как из нее поспешно вышли два монгола, один вскочил в седло и быстро исчез за снежными наносами. Мы успели разглядеть под его оленьей шубой мелькнувший на мгновение желтый халат[24] и огромный кинжал, рукоять которого, вырезанная из рога и слоновой кости, торчала из кожаных, зеленого цвета ножен.