И звезды любить умеют (новеллы)

Но иногда даже такой отстраненной от реальности, такой возвышенной натуре, как Вера Холодная, приходилось отводить затуманенный взор от созерцания картин в камере обскура и с изумлением взирать на творящийся вокруг нее ужас. А ведь другого слова для того, что происходило в России, было не подобрать. Актеры, художники, поэты, кинопромышленники искали пути, чтобы правдами и неправдами выбраться за границу. Тиман (тот самый кит, на котором держалось киноателье «Тиман и Рейнгард», некогда сказавший режиссеру Гардину: нам-де нужны не красавицы, а актрисы) давно понял, какую роковую ошибку совершил, и теперь донимал Веру Холодную просьбами — нет, требованиями! — перейти в его киноателье и уехать из России в Европу. Он хорошо понимал суть происходящего и был убежден, что новые власти очень скоро очухаются, национализируют кинофабрики, как и все прочие промышленные предприятия, и тогда… тогда снимать придется в лучшем случае историю любви комиссара и комиссарши. А может быть, даже и само слово «любовь» будет запрещено как классово-чуждое!

Вере Холодной предлагал уехать не только Тиман. Не отставал от нее и Дмитрий Харитонов. А также ее засыпали приглашениями из-за рубежа, сулили баснословные гонорары за десятилетний контракт. Она отказывалась — сначала, потому что надеялась на лучшее, надеялась вместе с мужем, который был-таки большой идеалист, ну а потом, уехав на съемки в красную Одессу, от которой было рукой подать до вожделенной зарубежщины, отказывалась снова, громогласно декларировала свою преданность Советской власти, России, свою любовь к ней… потому что в большевистской Москве остались дорогие ей заложники: муж, приемная дочь Нонна и младшая сестра Надя. Ведь если в Москве глаза Веры еще оставались затуманены, то в Одессе они вполне открылись.

Старожилы южного города говорили: «Если вы думаете, что Вавилонское столпотворение было в каком-то Вавилоне, то вы таки ошиблись. Оно происходит сейчас — в Одессе!»

Власть в городе менялась быстрей, чем некто Казанова менял свои перчатки и своих женщин. Советы, белогвардейская Добровольческая армия, петлюровцы, интервенты кромсали город, как свадебный пирог, — чтобы всем досталось хоть по краюшке. Иной раз жители одной и той же улицы не знали, при какой власти живут: «Чи флажки красные казать, чи белые, чи жовто-блакитные, чи якись зеленые…»

Киногруппа Харитонова приехала в Одессу еще при красных, и Вера увидела: в этом опереточном городе большевики стреляли по гайдамакам, белогвардейцам и прочим «врагам народа», а также по мирным обывателям отнюдь не из бутафорских орудий и не из игрушечных ружей. Приказы красного командования, карающие расстрелом за «шаг вправо, шаг влево», были расклеены на всех углах. Бывших офицеров, отказывавшихся служить новой власти, в Одессе и Севастополе даже не стреляли: связывали группами и топили, так что водолазы, которые потом опускались в эти места, с ужасом говорили, что им чудилось, будто они попали на офицерский митинг.

Что и говорить, киногруппе в Одессе жилось страшновато… До того страшновато, что все — и актеры, и режиссеры — потеряли голову от радости, когда красных наконец-то вышибли вон.

В городе худо-бедно закрепились части Добрармии Деникина. Скоро в одесский порт должны были войти корабли Антанты с солдатами Иностранного легиона, сенегальскими стрелками и морской пехотой: после Ясской конференции, на которой французы и англичане поделили между собой Крым и Кавказ, Одесса стала зоной французских интересов.

Запахло прежней жизнью… Совсем по-старому встретили Рождество, отпраздновали наступление Нового года (1919-го), и вот однажды сам консул Франции Эмиль Энно явился как-то с визитом в гостиницу «Бристоль», где обосновалась киногруппа из Москвы.

Строго говоря, Вера Холодная и Эмиль Энно были уже знакомы, и даже танцевали вместе танго на каком-то приеме в консульстве. Танцевал Энно божественно, был несусветно галантен и наболтал актрисе во время танца великое множество приятнейшей чепухи, которая, впрочем, осталась Верой не вполне понята — она была не бог весть как сильна во французском языке.

Нынче же Энно явился с друзьями, чтобы они могли засвидетельствовать почтение звезде русского кино Вере Холодной, слава о которой дошла и до Европы, и до Америки. И даже до Японии. Ну а в Одессе кругом висели афиши фильмы «Последнее танго», от которого все были без ума.

При изящно-галантном Эмиле Энно была милая молодая русская особа в качестве переводчицы (она вскоре станет женой консула и затем уедет с ним во Францию). Ее называли просто Галочкой. Она была одета в модную серую юбочку, непомерно зауженную ниже колена, и премилую беличью шубку, потертую всего лишь самую малость. Поскольку даже в номерах «Бристоля» температура не поднималась выше нуля, шубку Галочка не снимала. На воротничке шубки был приколот букетик оранжерейных гиацинтов — совершенно такого цвета, как хорошенькие голубенькие глазки девушки.