Я – Агата Кристи

Во Франции Клара Миллер решила нанять для младшей дочери гувернантку.

Няня к тому времени уже покинула их семейство, и за шестилетней Агатой должен был кто-нибудь присматривать, к тому же Клара хотела, чтобы девочка выучила французский. Первая попытка успехом не увенчалась – английская гувернантка мисс Маркхем была всем хороша, но толку в изучении языка от нее не было, все равно все важные вопросы они с ее подопечной обсуждали на английском.

Тогда вместо нее появилась мадемуазель Моура. Новая гувернантка была француженкой, любила детей, но Агату пугал ее бурный темперамент, и она всячески стремилась увильнуть от занятий.

Третьей гувернанткой стала уже упоминавшаяся Мари, которую миссис Миллер выбрала, повинуясь неожиданной прихоти. Мари была швеей, с детьми никогда не работала, но как сказала Клара: «У девушки чудесный характер, она веселая. Из приличной семьи. Ей хочется поехать в Англию, и она может обшивать всю семью». Мари Агате понравилась, а поскольку новая гувернантка не знала ни слова по-английски, им пришлось как-то объясняться, сначала жестами, а потом Агата как-то понемногу начала понимать французский и вскоре, взяв книгу, осознала, что может на нем даже читать. Но самым главным для нее было приобретение нового друга.

«Через неделю мы были уже настоящими друзьями, – вспоминала она знакомство с Мари. – Радостью стало все – гулять с ней, делать все, что угодно. Так сложился наш счастливый союз».

Для ребенка мир – это то, что происходит с ним, и, следовательно, люди в нем делятся на тех, кто им нравится, кого они ненавидят, и тех, кто делает их счастливыми или несчастными.

Агата Кристи говорила, что у нее наследственная страсть к коллекционированию.

Унаследовала она ее прежде всего от отца, потому что хотя Клара Миллер и увлекалась собиранием фарфора, эта страсть у нее была общая с матерью и мужем. «Когда бабушка переехала жить к нам, она привезла с собой свой дрезденский и итальянский фарфор Капо ди Монте, – вспоминала Агата Кристи. – Наши буфеты и так ломились от посуды, поэтому пришлось заказать новый, чтобы разместить в нем бабушкины сервизы».

А вот отец обожал покупать еще картины и мебель. Правда с разным результатом. Из картин, которыми были увешаны все стены дома, Агата впоследствии не сохранила ни одной, так они все были ужасны. «Вынуждена констатировать, что у папы всегда был очень плохой вкус в живописи», – писала она.

Зато старинная мебель, которую ее отец скупал повсюду по дешевке, оказалась настоящим спасением для их семьи. Она постоянно росла в цене, и после смерти Фредерика его вдова довольно долго жила на средства, которые выручала от продажи предметов обстановки.

«Семья, без всяких сомнений, состояла из коллекционеров, и я унаследовала эту черту, – резюмировала Агата Кристи. – Неприятность заключается в том, что если вы унаследовали коллекцию фарфора или мебели, это лишает вас радости начать коллекционировать. Как бы то ни было, страсть коллекционера нуждается в удовлетворении, и я собрала внушительный ассортимент вполне красивой мебели из папье-маше и безделушки, которых не было в коллекциях моих родителей».

Умный человек всегда осторожен, даже во сне.

После возвращения из Франции Агату начали учить музыке.

Мэдж к тому времени уже начала выезжать в свет, и Клара Миллер решила, что пора начать готовить к будущей светской жизни и младшую дочь. Так в жизни Агаты появилась фрейлейн Удер, которая, по ее словам, открыла ей «счастье наслаждения музыкой». От родителей она унаследовала хороший слух, учительница ей понравилась, поэтому уроки превратились в настоящее удовольствие. «Когда я наконец смогла сыграть «Утро» из «Пер Гюнта», счастье просто переполнило меня… – вспоминала она спустя много лет и с долей ехидства добавляла: – Мне кажется, я была куда более довольна достигнутыми результатами, чем все остальные члены семьи, несколько угнетенные моим рвением и находившие, что я слишком много занимаюсь».

Кроме того, раз в неделю Агата ходила на уроки танцев, где вместе с другими девочками делала упражнения для развития грудной клетки и рук, а после разминки училась танцевать польку и народные танцы. Став постарше, она стала посещать другую школу, где танцевала уже более сложные танцы, и не только с девочками, но и с мальчиками. Правда, в отличие от музыки, танцы она не особо любила. «Единственный танец, которому я научилась и который пригодился мне в жизни, – писала она, – это вальс, но при этом я никогда не любила вальсировать. Мне не нравился ритм, и у меня всегда страшно кружилась голова».