Я, ангел

Ангел-кадет неопределенно пожал плечами. На самом деле к спорту был глубоко равнодушен. Ну, если только гольф...

– Молодец, – похвали толстяк. – Скоро наш «Реал» будет с «канонирами» драться, хочешь со мной?

– Можно.

Близкое знакомство с членом Трибунала, хоть и милосердного, не бывает лишним. Даже на Срединном небе.

– Беллиссимо! Благодарю! – Кардинал умыл лапки и заговорщицки спросил: – Может, помочь чем? Подсказать...

– Как понять, что для овечки правильно?

Кажется, вопрос поставил сеньора Томаса в тупик. Засопел, живот заходил волнами, толстые ряшки нервно дернулись. Овладев нервишками, подманил на близость и сдавленным шепотом выжал:

– Дело в том, что это никому не известно.

– Но как же... – удивился Тиль.

– Вот потому ангелам несладко. Держись, кадет, еврокубок скоро!

Кардинал хлопнул по плечу дружески и подло смылся. И Витька где-то шляется, ангел-вояка. Смутная тревога заворочались где-то там, где предполагалось наличие души, которой ангелу не полагалось. Недомолвки и намеки как будто заманивали в западню, из которой не выбраться.

Что поделать, такова, видно, доля ангела.

IX

Часы, отмеренные до главного события в ее жизни, намного более важного, чем у любой среднестатистической роженицы, Вика пребывала в необычайном настроении, в котором перемежались желания выброситься с третьего этажа или тайком наесться таблеток. Она сидела на кровати, тупо уставившись в матовую стену экстракомфортабельной палаты, не обращая внимания на телевизор, цветы и обильный выбор деликатесов на любой вкус. Мыслей не было. Вика перестала думать и только слушала незатихающий гул, доносившийся непонятно откуда. Попытки разговаривать с ангелом закончились нехорошим молчанием с его стороны, а молиться кому-нибудь ее не учили.

Если бы роды продлились хоть на день больше, трудно сказать, что осталось бы от ее личности. Но все сложилось благополучно. Схватки начались внезапно, но вовремя. Она еще надеялась рожать в палате в одиночестве, чтобы навредить под видом несчастного случая. Но инстинкт матери или животный страх, кто знает, заставили нажать кнопку экстренного вызова.

Роды она не запомнила.

Вернее, помнила, как будто все было обернуто в мутную вату, двигались тени, пятна, силуэты, свет жесткий голубой бил, кажется, кто-то кричал. Потом послышался чей-то совсем чужой плач. Больше ничего не осталось. Но по вытянутым лицам сестричек, отводившим глаза, поняла, что наговорила больше, чем надо.

Ивана Дмитриевича почему-то не было.

И ребенка не было.

Вика уже обрадовалась, что природа забрала дань, но в палату вошел главный врач, успокоительно похлопал по ладони, сказав, что при родах всякое бывает, и не такое кричат, не стоит об этом переживать. А Вика и не переживала. Потому что ничего не помнила. Но вежливо согласилась. Врач же принес добрую, как он думал, весть: ребенок родился здоровенький, три сто, девочка, сейчас ее дадут матери. Внесли сверточек и бережно положили на грудь. Первое соприкосновение матери с дочерью решает их совместную судьбу: как глянули, как посмотрели, как задышали вместе, внутреннее чувство двух женщин, одной уходящей, а другой идущей ей на смену, будут держаться невидимой ниточкой с этого мгновения. Зажмурившись, Вика заглянула в лицо своему ребенку.

Сморщенное яблочко смотрело не мигая, словно спрашивая, кто ты и что со мной сделала, для чего вырвала из теплой и уютной утробы, зачем выкинула в чужой, непонятный и страшный мир. В детском личике не было любви. Или Вике так показалось. Не так важно. Потому что она испытала невиданный страх и глубочайшее отвращение к кусочку красноватого мяса. И ради этого комочка подвергла свою дорогую, чудесную, замечательную жизнь страшному испытанию. Ради него может погибнуть внезапно и случайно. Ну, почему не родился мальчик, так бы все было просто.

Сверток шевельнулся и издал утробный звук.

Кажется, есть хочет.

Представить невозможно дать свою грудь, чтобы это высасывало из нее молоко и жизненную силу. Более мерзкого существа она представить не могла. Ужас безысходности плотно стянул голову, Вика закричала, истошно, жалобно и пронзительно, как вопит тигрица в капкане. Вбежал персонал, забрал ребенка, занялись ею. Вкололи, напоили, она уснула. Но у Вики пропало молоко.

Иван Дмитриевич собирался появиться на следующий день. Он не спешил, потому что был уверен в благополучном исходе, а дела требовали его присутствия. Позвонил, спросил, как ребенок, поздравил жену и успокоился. Даже не уточнив, кто родился. Так был уверен.

В бессоннице у Вики созрел план. Завтра попросит покормить ребенка и сделает так, чтобы он перестал дышать. Крепко придавит личико, чтобы наступила асфиксия, никаких следов не останется. А потом передаст тельце сестричке, скажет, что наелась и спит. А когда утром обнаружат, будет поздно. И все спишут на внезапную смерть. И она не виновата, и проблемы нет.