Я – Беглый

— Возлюбите ближнего своего! А ну-ка быстренько возлюбляем ближнего! Все — хором! Ну! Чего непонятно? Просто возлюбите его. Давайте. Как вы только его возлюбите, сразу с неба, — он указал тонким узловатым пальцем в низкий заплёванный потолок, — сразу же оттуда вам, дуракам, на голову свалятся два, нет, целых три ящика «Посольской» водки и станут прыгать голые девки. Все до одной красавицы. И без комплексов, как определяет это состояние женской психики наш уважаемый доктор. Доктор, здравствуйте! Вот я тут, пока вы заняты наукой, вдалбливаю в головы этих баранов простейшие принципы моего вероучения. Это христианство для умственно отсталых. А поскольку отстают в умственном отношении сейчас едва ли не все жители нашей грешной планеты… Да! Про музыку-то я забыл. Девки-то все будут с арфами и виолончелями. А когда голые девки играют на этих музыкальных инструментах… вы хоть понимаете несчастные жертвы отечественной психиатрии, какой при этом открывается вид для человека, опытного и знающего, куда именно следует смотреть в определённые моменты развития музыкальной темы? Но для этого нужно быть меломаном. А вы, кретины, даже нотной грамоты не знаете! И это всё вам с рук сойдёт, только надо ближнего возлюбить — и всё. Ну-ка быстренько все — начали!

Но, доктор, если они будут упорствовать в своих нечестивых заблуждениях, даже такое терпение, как моё, рано или поздно, лопнет, и я смешаю их с содержимым этих вот никогда несмываемых унитазов — не примите это за упрёк в адрес администрации клиники. Смотрите уважаемый доктор, как глупо устроен человек. Ему предлагают вполне определённую альтернативу: Или он напьётся водки, а девицы ангельского звания станут под звуки нежных струн его, совершенно пьяного, услаждать средствами, всегда имеющимися для таких случаев в их распоряжении, или же я властью, данной мне силами нездешнего мира, их сейчас с говном смешаю. Казалось бы, о чём тут можно задуматься? Думают. Смотрите, молчат и размышляют, но как только я одного из них, хотя бы этого, возьму за шиворот и потащу… Вот так, вот так! — говорил он, встряхивая маломощного умалишённого, пытаясь привести его к здравому рассудку.

— Так, — сказал Звон. — Давайте его в изолятор, и сестру зовите. Она знает. Привязать, и там аминазин, и ещё что-то — у неё записано.

— Поможешь? — спросил меня санитар Лёха. — Не гляди, что тощий, а сильный, и дерётся, как-будто его на виселицу тащат.

— А вы меня, куда тащите? Разве не на эшафот? Вы, пособники беззаконной, безбожной власти, прервав проповедь святого учения, волокёте апостола, пророка и великого праведника из сортира, который он избрал местом молельных собраний своих духовных детей… Куда? В омерзительное узилище. Но предвечный Бог воздаст вам за это — можете не беспокоиться. Вы оба, каждый в своё время получите по заслугам. За Ним не заржавеет. Бог не фраер, своих не выдаёт — русская народная пословица.

Мы провозились с больным с полчаса, пока он уснул в изоляторе, накрепко прикрученный вязками к койке. После этого в кабинете у Звона мы ещё немного выпили, и он позвонил в моё отделение, где я, собственно, должен был нести дежурство.

— Евгения Степановна, как там у вас? Спокойно? Ах, вы уже спали, извините, ради Бога. Послушайте, одолжите мне Пробатова до утра. У меня один санитар, и не справляется. Сразу несколько человек пришлось фиксировать, и очень возбуждены. Погода? Возможно, влияет погода. Конечно. Ну, спасибо вам…

— Ну, что? Пить будем? — спросил Звон.

— А спать?

— Спать мы сегодня не будем. Этот Канаков нам устроит такую весёлую ночь, что… спать не захочется. Это очень интересный случай. Только, знаешь что? — он вдруг помрачнел. — Давай-ка сперва выпьем, я тебе расскажу. Что-то странное. Я всё-таки не первый год работаю, и теперь мне уж кажется, что это со мной неладно.

— А с ним всё ладно?

Доктор Звон налил нам по полстакана и развёл ещё целый графин спирта.

— Очень интересный случай у этого больного, — повторил он. — Хотя… В литературе описан много раз. Чертовщина какая-то Типичный маньякально-депрессивный психоз. Разве я в первый раз наблюдаю таких больных? Но… Постой! Слышишь?

Я прислушался. Ничего не услышал, кроме угрюмой музыки тяжёлого храпа полусотни человек, спавших в душных и тесных палатах.

— Послушай. Разговаривают.

И вдруг я совершенно явственно услышал, что в изоляторе кто-то говорит. При чём это не был бред больного. Там говорили о чём-то двое. Один из голосов принадлежал Конакову, а второй, низкий, хриплый бас, был мне совершенно незнаком.

— А где Лёшка?

— Спит, — сказал Звон. — Теперь я прошу тебя, пойдём и послушаем, о чём разговор там идёт. Это повторяется регулярно через каждые пять-шесть дней. В остальное время Конаков спокоен и, по видимости, совершенно нормален.

Мы прошли коридором, свернули в узкий тупичок, где находился изолятор, и остановились. В изоляторе было темно, но свет от уличного фонаря, падая на стол за которым сидели двое, освещал силуэты, а лиц было не разглядеть.

— Чёрт возьми! — сказал я.

— Что такое?