Я — «Берёза», как слышите меня?..

А однажды пожаловал капитан Цехоня. К сожалению, я не помню ни имени его, ни отчества. А вот доброту его во век не забуду! До штабной работы в 16-й воздушной армии он служил в нашем 805-ом штурмовом авиаполку адъютантом 3-ей эскадрильи. Была такая должность, теперь — начальник штаба эскадрильи. Будучи замкомэска 3-ей эскадрильи, я его часто ругала за всякие «мелочи», хотя говорят, что в авиации мелочей нет. Цехоня не сердился на меня, или делал вид, что не сердится, но ошибок не повторял. И вот теперь пришел навестить меня, узнав, что я нашлась, живая. Он принес мне в дар какие-то красивые платья и сказал:

— Собрал посылку жене, а вот узнал, что ты жива, принес тебе…

— Зачем мне платья? — настороженно спросила я. — Наверное, мне дадут вещевики гимнастерку с юбкой?..

— Тебе лечиться надо, Анночка, — ласково сказал Цехоня, — и начал искать по карманам носовой платок…

В полку мое письмо получили. Сообщили в дивизию, мол, жива и находится на нашем участке фронта. Командир дивизии полковник В.А.Тимофеев приказал тогда замполиту нашего полка Д.П.Швидкому срочно снарядить «экспедицию» на поиски меня. И вот наша встреча в отделе кадров 16-й воздушной армии.

… Я сидела на скамеечке, ожидая вызова. Рядом со мной лежал костыль, помогающий передвигаться, соломенная сумочка с эмблемой ВВС и моими инициалами — «А.Е». Эту сумочку мне сплели летчики узники Кюстринского лагеря (сейчас она хранится в Центральном музее Вооруженных Сил РФ). Швидкий увидел меня первым. Выскочив из машины, с раскинутыми в стороны руками он бросился ко мне. А я что-то не сразу узнала его: небольшого роста, в меховом комбинезоне и унтах, на голове шапка-ушанка — ну, как медвежонок.

Фамилия Швидкий очень соответствовала характеру Дмитрия Поликарповича. Он быстро поцеловал меня, всхлипнул носом и побежал оформлять мои документы — с тем, чтобы сразу же увезти меня в полк.

Подошла и группа автоматчиков, сопровождавших замполита. Они шумно здоровались со мной, наперебой рассказывали новости полка, и только один стоял в стороне и, не скрывая своего горя, плакал, повторяя: «А Дуся погибла…». Я внимательно посмотрела на плачущего и узнала в нем воздушного стрелка Сережу, о котором так печалилась Дуся. Она и бомбы противотанковые укладывала в свою кабину — в последнем вылете, — чтобы мстить за Сережу…

Верная гадалка

Письмо от меня в те дни получила и моя мама — его отослали из лагеря танкисты, освободившие нас. Получила, прочитала несколько раз, перекрестилась и решила, что сходит с ума. Ведь была похоронка, была назначена пенсия вместо аттестата, была верная гадалка и, наконец, были отпевание в церкви и запись в поминальнике за упокой души воина Анны… Схожу с ума, окончательно решила мама, еще раз перекрестилась и направилась к соседке. Там, протягивая письмо ее сыну, стала просить:

— Толюшка, почитай! Что-то мне мерещится…

Оказывается, когда маме принесли похоронную на меня, она от горя слегла, но в гибель мою верить не хотела. Кто-то из деревенских ей доверительно сказал, что есть очень верная гадалка, которая дорого берет, но гадает только правду и только правду. Предупредили, что за гадание гадалка берет дорого. Мама собрала вещички, кое-какие деньги и написала записку старшей дочери в Кувшиново, где та работала и жила с семьей: «Манюшка! Ты мне очень нужна на сутки, отпросись на работе и приходи с ночевкой».

Мария с трудом отпросилась на работе, пришла в Володово затемно.

— Сходи, дочушка, в Спас-Ясиновичи. Уж последняя надежда на гадалку. Что скажет она, тому и быть.

И Мария утром чуть свет отправилась — тридцать километров туда, да столько же обратно — пешком. Надо успеть за день, завтра на работу в утреннюю смену. Дочь выполнила наказ матери. А гадалка нагадала, что меня нет в живых. Видимо, мало заплатили. Вообще-то это редкий случай, чтобы гадалка плохо нагадала, не вселила человеку надежду. И сестра — вместо того, чтобы поддержать мать святой ложью — сказала гадалкину «правду». У нас в семье была такая заповедь — матери говорить только правду, какая бы она ни была.

После такого сообщения мама опять тяжело заболела. А тут еще, как на грех, Калининский облвоенкомат вместо аттестата, по которому мама получала деньги от меня, назначил пенсию. Вера в то, что я жива, была начисто разбита.

Позже, лет пять спустя после войны, меня повесткой вызвали в Ногинский райвоенкомат — по месту жительства — и дали под расписку прочесть исполнительный лист Калининского облвоенкомата, в котором требовали с меня вернуть долг в сумме трех тысяч рублей за пенсию, якобы незаконно выплачиваемую моей матери в течение пяти месяцев. В случае неуплаты, грозились дело передать в суд…