Я — «Берёза», как слышите меня?..

В один из боевых вылетов девятку штурмовиков повел капитан Бердашкевич. Задачу им поставили сложную — предстояло уничтожить переправу на реке Буг и тем самым воспрепятствовать отходу вражеских войск. Миша тщательно проиграл весь маршрут с летчиками. Показывал на карте, чертил прутиком на земле характерные ориентиры, предполагаемые зенитки. Потом каждый из ведомых повторил «полет». И только когда Бердашкевич убедился, что всем все понятно, скомандовал:

— По самолетам!

При подходе к цели летчики снова услышали его спокойный и мягкий голос:

— Снять предохранители. Разомкнитесь, держитесь свободнее…

Группа с разворота зашла на переправу. Зенитки со всех сторон били по нашим штурмовикам.

— Маневр, ребята! Маневр! — скомандовал Бердашкевич и в пикировании бросил машину на переправу.

За ним устремились остальные, и вот цель накрыта бомбами. Но трассы огня с земли скрестились и над штурмовиками. Самолет летчика Хухлина как-то неловко, будто нехотя, без надобности, с развороченным крылом, с разбитым стабилизатором полез вверх, затем резко опустил нос с остановленным винтом и пошел к земле. Хухлин сумел выровнять, а затем посадить разбитый Ил-2 на маленькое, изрытое воронками поле за переправой на вражеской стороне.

И тут же, как воронье, к штурмовику бросились со всех сторон гитлеровцы. Все это увидел ведущий группы Бердашкевич и направил всю девятку «илов» на помощь своему ведомому. Штурмовики, пикируя один за другим, отбивали окружающих наш самолет гитлеровцев, а Андрей Коняхин, верный и неразлучный друг Виктора Хухлина, пошел на посадку туда, где сидел его штурмовик.

Самолет Коняхина коснулся земли совсем недалеко от «Ила» Хухлина, попрыгал по кочкам да буграм и замер. Фашисты, почуяв двойнную добычу вновь бросились в атаку. Бердашкевич с группой отбил и ее. Тем временем Андрей, спасаясь от наседавших автоматчиков, открыл по ним огонь из пушек и пулеметов своей машины, но трассы огня проходили высоко, минуя врага. Тогда воздушный стрелок Коняхина выскочил и нечеловеческим усилием приподнял хвост штурмовика! Летчик застрочил по гитлеровцам прицельно.

А Хухлин поджег израненный «Ил», подбежал к самолету друга и вместе со своим стрелком забрался в заднюю кабину. Коняхин развернул машину, дал полный газ с форсажем, и вот штурмовик понесся на растерявшихся гитлеровских автоматчиков — и в небо.

Позже Андрей рассказывал, как уже после отрыва от земли он засомневался: хватит ли бензина до дома? Оглянулся на кабину стрелка да так и обмер — рядом с пулеметом торчат две ноги!

Оторопел пилот, а потом понял, что это его воздушный стрелок, на ходу впрыгнул в уже занятую экипажем Хухлина кабину, так и не сумел развернутся в тесноте — застрял вниз головой.

После посадки мотор машины заглох — кончилось горючее. Все, кто был на аэродроме, помчались к замершему штурмовику. И вот начали разбираться: вытащили из задней кабины одного воздушного стрелка, второго, потом летчика. Коняхин сидел в своей кабине бледный, откинувшись головой на бронеспинку, закрыв глаза, его мокрые курчавые волосы прилипли к вискам.

Первым к нему бросился майор Карев и стал целовать его. Затем, прямо на крыле самолета, он взволнованно обратился к однополчанам:

— Товарищи! Летчик Коняхин выполнил заповедь великого полководца Суворова: сам погибай, а товарища выручай! Он трижды выполнил эту заповедь — и штурмовик привел на аэродром, и друга спас, и сам жив. Качать героя!

Летчики и стрелки вытащили Коняхина из кабины и так, на руках, донесли его до штабной землянки. На другой день нагрянули фотокорреспонденты из армейской и фронтовой газет. Хотели сфотографировать героя, а он спрятался от них и предал через друга полный отказ:

— Не дамся! Здесь не фотоателье, а боевой аэродром, и я позировать не намерен.

Так и вышла статья в газете без портрета Коняхина.

Однажды я была свидетелем такого диалога друзей:

— Ты еще жив? — спросил Коняхин Хухлина.

— Я-то жив, но вот, как это тебя еще не сбили? А надо бы дать тебе шрапнелью по одному месту, чтобы ты вовремя спать ложился, а не засиживался с Катюшей из медсанбата.

Вот так они всегда подсмеивались друг над другом, но друзья были верные. Еще один эпизод из той фронтовой дружбы.

— Витек! — как-то обратился Коняхин к Хухлину. — Послушай, что мне мама пишет. И Андрей достал из нагрудного кармана гимнастерки сложенный вдвое конверт.

— Где она живет-то сейчас?

— Как где? В Сибири, в селе Ястребове, что в восемнадцати километрах от Ачинска — в «родовом имении»… И Андрей начал читать письмо:

«Андрюшенька, проводила я на фронт тебя и троих твоих братьев. Наказ дала — бить супостатов, гнать их с земли русской до полной победы!.. Петя воюет танкистом, Гаврюша — артиллерист, Лева — в пехоте. А ты у меня летчик… Рожала я тебя, сынок, в бане, на соломе, без всякой посторонней помощи. Помню, после родов лежала и смотрела через дымоход в потолке в небо. Оно было такое чистое-чистое, и очень много было звезд. Твоя, Андрюшенька, звезда светилась ярче всех. Это хороший знак..»

— А в кого ты такой курчавый?