Я болею за «Спартак»

Мир впереди нас непреодолимо замкнут. Из карт мы знаем, что за этим рубежом вершин и скалистых стен — цветущие долины Дарваза, стремительные потоки Муксу, Хингоу и Ванча, рощи грецких орехов и фисташек. Но здесь перед нами — суровая страна скал, снега и льда.

Мы углубляемся в сераки, в море ледяных пирамид, рубим ступени, втаскиваем лошадей на крутые отвесы, осторожно придерживая за хвост, спускаем их вниз. Лошади скользят, падают, снова поднимаются. Падает, наконец, и осторожный Федька. Он лежит на снегу и мрачно смотрит на нас.

«Куда завели, дьяволы! — говорит его взгляд. — Разве же это дорога для лошадей?»

Федьку развьючивают. Но он продолжает лежать, выгадывая секунду отдыха. И только когда Позырхан недвусмысленно берется за камчу, Федька, не торопясь, встает.

Дорога размечена маленькими турами, в каждый тур заложен листок красной маркировочной бумаги со стрелкой, указывающей направление. Это работа нашей подготовительной группы, проложившей вьючную тропу от базового лагеря. Мы пробираемся между сераками час, другой. Скалы у склона пика Орджоникидзе, где расположен наш лагерь, все так же близки или далеки, как и два часа тому назад. Как они обманчивы и утомительны, эти памирские «концы» путей!

Наконец ледяные дебри сераков остаются позади. Еще последний нелегкий подъем, еще десяток метров по боковой морене, и мы в ледниковом лагере.

Несколько палаток разбросано между скалами. У большого камня — примусы и походные кухоньки. Высота — 4600 метров, почти высота Монблана.

Нас встречают приветственными криками.

Гетье, Гущин, Абалаков, Цак и Маслов обступают нас, жмут руки. Из палатки вылезает пожилой человек — я узнаю Аркадия Георгиевича Харлампиева, начальника подготовительной группы. Голова его обвязана полотенцем, ноги забинтованы.

Нас засыпают вопросами. Мы делимся новостями из Москвы, Оша, Алтын-Мазара и базового лагеря. Больше всего интересует альпинистов положение в базовом лагере.

Где Горбунов? Где станция? Когда начинаем восхождение? Отсрочка до двадцатого августа огорчает всех: мы упускаем лучшее время, погода может испортиться.

Письма... Привезли ли мы письма? Вынимаю из полевой сумки пачку писем, в том числе одно, адресованное... «Альпинисту» Гущину...

Общий хохот...

После беседы нас угощают незатейливым, но сытным ужином.

Солнце садится за южное ребро пика Коммунизма. Жара сразу сменяется пронизывающим холодом. Мы надеваем полушубки.

Голубые тени вечера ложатся на фирны окружающих вершин. Стихает беседа. Темнеет.

Внезапно раздается громовый гул и грохот. Я удивленно оглядываюсь.

— Лавина, — спокойно говорит Гетье и показывает на облако снежной пыли, возникающее на крутом уступе стены, которая соединяет массив пика Коммунизма со склонами пика 6868. Тысячи тонн снега низвергаются по круче на глетчер, белое облако, колеблемое ветром, дол го еще стоит в воздухе.

Лавина... Грозный, неумолимый враг альпиниста и вместе с тем одно из самых величественных зрелищ в горах.

— Лавина, — повторяет Гетье. — Они идут здесь каждый день... Покойной ночи!

Большой, спокойный, медлительный, он встает и шаркающей, размеренной походкой идет к своей палатке.

8

Жизнь в ледниковом лагере. — Альпинисты и носильщики. — Героическая работа Абалакова, Гетье и Гущина на восточном ребре. — Попытка Цака, Шиянова и Маслова продолжить подготовительную работу.

Чередой бездумных, беззаботных солнечных дней вспоминается мне сейчас то время, которое мы прожили в ледниковом лагере в ожидании Николая Петровича.

Рано утром нас будит голос Харлампиева:

— Усумбай, чай бар[15]?

Повар Усумбай наливает пиалу чая и ставит ее на стол, составленный из вьючных ящиков. Харлампиев с чалмой из полотенца на голове и с маленьким зеленым зонтиком вылезает из своей палатки и садится пить чай. Это единственный мрачный человек в нашем лагере. Со дня гибели Николаева у него разыгралась неврастения, и он не принимает участия в работе.

Через несколько минут из палаток появляются бородатые фигуры в трусиках. Фигуры выстраиваются на небольшом возвышении возле лагеря. Ярко-рыжий Абалаков становится впереди шеренги и демонстрирует упражнения: начинается зарядка. Потом мы рассаживаемся на камнях вокруг вьючных ящиков, завтракаем и не спеша, обстоятельно и проникновенно обсуждаем меню сегодняшнего обеда и ужина. В этих делах непререкаем авторитет хозяйственного Гущина. И когда волнующая проблема — положить в макароны томат или нет — грозит внести непримиримую рознь в наши ряды, он диктаторским тоном разрешает спор.