Я больше не верю курсиву

Когда-нибудь в Америке или в Англии тоже появится универмаг из серии «всё для дома», где наряду с товарами для ремонта найдется место и менее практичным отделам, однако «Токю хендс» всегда будет вне конкуренции.

Потом я наткнулся на фотографии японских квартир, о которых их автор Кёити Цудзуки говорил: «Жизнь в кабине самолета». Всё имущество владельца квартиры всегда у него перед глазами. Прелесть такого уюта недоступна западному человеку, который увидит в нем лишь невыносимую тесноту: словно живешь в коробке Корнелла после легкого землетрясения (про землетрясение – вовсе не шутка). Их украшают тщательно собранные, но совершенно бессмысленные коллекции. Так, у одного холостяка вся стена от пола до потолка занята нераспечатанными пластмассовыми моделями военной техники.

Разглядывая эти фотографии, я чувствовал, что вот-вот проникну в тайну «Токю хендс», однако преодолеть разницу культур мне тогда не удалось.

Целый миллион японцев – в основном молодые мужчины – не выходят из своих комнат: кто-то всего шесть месяцев, а кто-то – целых десять лет. Сорок один процент затворников проводит в изоляции от года до пяти, при этом агорафобия, депрессия и прочие заболевания, которые могли бы объяснить такое поведение, встречаются у них крайне редко.

В Японии родители никогда не входят в комнату ребенка без разрешения.

Торговые автоматы образуют внутри Токио отдельный город для одиноких. Пользуясь ими, можно жить, подолгу не встречаясь взглядом с другими людьми.

Парадокс всемогущих и одиноких отаку – фанатиков двадцать первого века. Блеск и ужас человека, все интересы которого сжались в одну точку…

Хикару дороданго – сверкающие шары из грязи.

Профессор Фумио Каё из Киотского образовательного университета обнаружил эти загадочные блестящие шарики в одном из детских садов Киото в 1999 году. Дороданго скатывают из грязи вручную и неустанно полируют, получая идеальную сферу. Они сразу привлекли всеобщее внимание.

Молчаливые юноши в грязной старомодной одежде, что заходят изредка среди ночи в «7-Eleven» и, щурясь от непривычно яркого света, скупают белые упаковки лапши быстрого приготовления – они тоже делают дороданго. Но не из грязи, а из самих себя.

Диаметр готового дороданго – примерно три дюйма (около восьми сантиметров). Его блестящая поверхность создает иллюзию глубины – как глазурь на традиционной японской керамике.

Каё разработал специальную шкалу, по которой самые блестящие дороданго оцениваются в пять баллов. Чтобы угнаться за детьми и получить столь же сверкающий шар, профессору потребовалось две сотни попыток и электронный микроскоп.

Возникновение хикару дороданго так и остается тайной.

Теперь в залах «Токю хендс» мне то и дело чудится вездесущая тень хикару дороданго. Он столь прост и совершенен, что либо был еще в самом начале, до Большого взрыва, либо останется последним посреди великой пустоты Вселенной. В конце всего нас ждет хикару дороданго – идеальный шарик диаметром три дюйма. Суть его непостижима.

Все товары в «Токю хендс» намекают на суть хикару дороданго, даже если не претендуют на его совершенство – в этом и есть секрет магазина. Если долго и с любовью полировать ботинки специально завезенным идеальным средством, то они образуют собственную вселенную, превращаясь в блестящую сферу бесконечной глубины.

Так же и жизнь, прожитая в молчании, превращается в сферу – иную, но столь же совершенную.

Писать для журнала «Тейт» было удивительно уютно – почти как для себя. Даже хотелось, чтобы это была не статья, а роман.

Приглашение Предисловие к «Лабиринтам» Хорхе Луиса Борхеса 2007

«Лабиринты»[16] Борхеса я впервые читал в кресле, обитом рельефной тканью салатного цвета с рисунком из листьев, похожих на тот же салат – а может быть, на облака или даже кроликов. С самого раннего детства я считал это кресло отдельным миром – единственным безопасным уголком в той зловеще помпезной и взрослой комнате с громоздкой темной мебелью, доставшейся нам от маминых родителей. Там был высоченный письменный стол, а над ним за большими, прочными дверцами – книжные полки. В семье поговаривали, хоть и без большой уверенности, что все это когда-то принадлежало прославленному Фрэнсису Мэриону. В нижних ящиках стола хранились нарядные свитки с именами жителей нашего округа, павших в войне за независимость. Они пахли жутковато и неестественно – так пахнет Время.

Тогда я верил (хоть и не желал себе в этом признаваться), что в столе обитает призрак.

На Борхеса я наткнулся в каком-то из прогрессивных сборников научной фантастики, где опубликовали «Круги руин». Рассказ так меня заинтриговал, что я раздобыл «Лабиринты» – наверняка это было не просто, но подробностей я сейчас уже не помню.