Я буду любить тебя...

— Навряд ли, разве что ваша супруга их просветила. Я не стал зря тратить слова — мне бы все равно не поверили. Готов поклясться, что милорд тоже не взял на себя этот труд. Он, изволите ли видеть, был бедным, беззащитным пленником, только и всего. Рассказ вашей жены ничего бы не изменил: все сочли бы, что ее обманули или околдовали.

— Да, такому рассказу и впрямь мудрено поверить, угрюмо согласился я. — Ведь перед тем как наскочить на риф, мы открыли по этому кораблю огонь.

— Надеюсь, что подлецов, стрелявших из кулеврин, сожрали акулы! — с жаром воскликнул Спэрроу и тут же рассмеялся своей свирепости.

Я попытался собраться с мыслями.

— А что за люди плывут на корабле? — спросил я наконец.

— Не знаю, — ответил он. — Я пробыл на палубе лишь до тех пор, пока милорд беседовал в кают-компании с капитаном и еще одним джентльменом, которому здесь все подчиняются. Потом выживших пиратов вздернули, а нас с вами без всяких разбирательств отправили в трюм.

— Вам известно, где мы находимся?

— Сначала мы сутки простояли на якоре — видимо, команда чинила корабль, — а с тех пор непрерывно штормило. Думаю, мы все еще находимся у берегов Флориды. Вот и все, больше я ничего не знаю. А теперь усните — так вы быстрее восстановите силы. К тому же от бодрствования вам все равно не будет никакого проку. — И он вполголоса запел длинный псалом. Я уснул, потом проснулся, снова уснул и снова проснулся. На сей раз меня разбудил свет факела — его держал в руке матрос в перепачканной смолой одежде. Пользуясь этим освещением, какой-то тощий джентльмен с морщинистым лицом и маленькими черными глазками деловито осматривал мою раненую руку и плечо.

— Просто непостижимо, — проговорил он нараспев, — как часто раны, оставляемые без лечения, если не считать промывания и чистой повязки, благополучно затягиваются и заживают, надо полагать, из духа противоречия. Уверен, если бы мне позволили лечить этого пациента как положено, то есть прижечь его раны кипящим маслом и расплавленным свинцом и пустить ему кровь, то десять шансов против одного, что сейчас на свете было бы одним пиратом меньше.

И он выпрямился с самым оскорбленным видом.

— Значит, он поправляется? — спросил Спэрроу.

— О да. Рана на руке неопасна, хотя, несомненно, причиняет адскую боль. Что до раны в плече, то она, как ни странно, благополучно заживает, причем без всяких прижиганий или кровопусканий. Ничего не поделаешь, приятель, придется вас все-таки повесить. — И он посмотрел на меня своими круглыми глазками, похожими на блестящие черные бусинки.

— Наверное, у вас была потрясающая жизнь! — Тут в его голосе прозвучало сожаление. — Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу живого главаря пиратов. Знаете, в детстве я часто мечтал о кораблях под черным флагом, о грудах золота, об абордажных схватках. Клянусь змеей Эскулапа, в глубине души мне куда больше хотелось бы быть таким вот разбойником (разумеется, непойманным), чем губернатором Виргинии!

С этими словами он собрал свои лекарские инструменты и сделал знак матросу с факелом, чтобы тот шел впереди, освещая дорогу. Прежде чем последовать за ним, он предупредил:

— Мне придется доложить, что вы быстро выздоравливаете.

— Да, конечно, — отвечал я. — Позвольте узнать, кого мне следует благодарить за столь выдающуюся доброту?

— Я доктор Джон Потт, меня назначили главным врачом Виргинии. В вашем случае я мог применить лишь малую часть моих познаний, но мне очень приятно лечить настоящего пирата! Какая жизнь у вас, наверное, была, какая жизнь! И надо же — приходится расставаться с нею, когда вы еще так молоды! И все сокровища: и золото, и великолепные драгоценные камни канули на морское дно!

Он тяжко вздохнул и ушел. Люк закрыли, мы со Спэрроу вновь оказались в темноте, и для нас потянулись долгие часы ожидания. Сквозь щели в трюм проникал слабый свет, так что тьма была не черной, а серой, и мы могли видеть друг друга, хотя и смутно. Кто-то принес нам заплесневелый сухарь и воду. От сухаря я отказался, но воде был рад: мне очень хотелось пить. Спэрроу поднес маленький кувшинчик к своим губам, потом приставил его к моим. Я выпил, испытывая несказанное блаженство. И только через пять минут меня наконец осенило. Приподнявшись на локте, я повернулся к священнику.

— Кувшин был полон! — воскликнул я. — Выпили вы хоть что-нибудь или только сделали вид?

Он вытянул свою громадную ручищу и заставил меня снова опуститься на доски.

— Я не ранен, — сказал он, — а воды было слишком мало для двоих.

Тусклый свет, сочившийся сквозь щели вверху, померк, и тьма стала непроглядной. Воздух в трюме был спертый, мы задыхались, бредя о прохладном ветре, о ясном небе, усыпанном звездами. Когда стало совсем плохо и зловонный беспросветный мрак начал душить нас подобно ночному кошмару, крышка люка вдруг открылась, и вместе со свежим воздухом до нас донеслись звуки мужских голосов, переговаривающихся па палубе.

— Да, безусловно, доктор объявил, что его жизнь вне опасности, — сказал один, — но он все-таки ранен.