Я был драгдилером Rolling Stones

— Знаете, вот что мы можем сделать: сыграть концерт, но посвятить его памяти Брайана.

— Верно, — согласился Кит. — Брайан заслуживает большего, чем просто нескольких дурацких речей на его могиле. Мы повесим на сцене огромные постеры с его портретом и попросим слушателей о минуте молчания.

Позже репортер, бравший на улице интервью у Кита, спросил, не считает ли тот, что «Роллинг Стоунз» повели себя бестактно, устраивая такой гигантский концерт, когда тело Брайана еще не предано земле. Кит сразу врезал ему в нос.

Марианна очень переживала из-за смерти Брайана. Учитывая ее общее слабое и угнетенное состояние, она восприняла трагедию как предзнаменование собственной гибели. Часами она плакала, лежа в кровати на Чейн-Уолк. Это Мик психологически сломал Брайана — точно так же, как сломал и ее саму. Он высасывает из людей душу и силу, лишает их собственной личности. Он лишил Брайана самоуважения и уверенности в своей музыке. И то же самое он сделал с Марианной, пытаясь доказать ей, что он как актер лучше, чем она. Теперь он собирается сыграть главную роль в «Неде Келли», где будет сниматься Фэйтфул. «Я поняла, что он хочет унизить меня перед всем миром», — говорила Марианна.

От обреченности она вновь начала нюхать героин, хотя собиралась перед фильмом отказаться от наркотиков. Джаггер терял терпение. Это из-за нее его обвинили в хранении наркотиков. Ему надоело постоянно слушать обвинения и слезы. И на концерт в Гайд-парке он пригласил чернокожую актрису Маршу Хант, одну из многих девушек, с которой был не прочь развить отношения.

Марша носила африканскую прическу. Она, как прекрасная индианка, оделась с головы до пят в светлую кожаную одежду и бродила вокруг сцены, радуясь тому, что теперь, после успешного дебюта в мюзикле «Волосы», ее все узнают.

Над сценой висели гигантские фотографии Брайана, выглядевшего таким здоровым и цветущим, каким я его даже в жизни не помнил. Сэм Катлер, ведущий, терпеливо повторял полумиллионной аудитории, что «Роллинг Стоунз» хотят перед началом выступления почтить память Брайана минутой молчания. Я сидел сбоку сцены с 85-миллиметровым «Никоном» наготове, ожидая, пока начнется действие.

«Господи, — думал я, — в жизни не видал столько народу».

Когда Мик вышел на сцену, в толпе прокатился восторженный рев. Мик был в великолепном белом костюме с высоким белым воротничком.

— Нет! — выкрикнул он в ответ на рев зрителей.

Казалось, он, как и собирался, будет просить слушателей о минуте молчания в память о Брайане. Но он понимал, что если попытается заставить их замолчать, то создаст такое мрачное настроение, что может сорваться весь концерт А здесь было так много людей, так много журналистов, поклонников и друзей, что концерт должен был обязательно пройти успешно. Кроме того, он вскоре уезжал в Австралию, и ему надо было успеть доказать, как неправы те, кто шептались, что «Роллинг Стоунз» без их чудесного белокурого соло-гитариста уже никогда не будут прежними.

— Да-а-а-а! — крикнул он тогда, возражая сам себе. — Мы здесь, чтобы хорошо провести время, правда?

— Да! — хором ответила толпа.

— Тогда успокойтесь на минутку, — театрально продолжил он. Ветер трепал полы его пиджака. — На самом деле, я хотел сказать кое-что о Брайане…

И толпа неожиданно притихла. Многие из них слышали или читали о Брайане, другие видели его на сцене и по телевизору очень часто — и в принципе могли считать, что знают его. И все они были так же искрение опечалены его безвременной смертью, как и я.

— «Мир, мир! Он не умер, но и не спит», — Мик начал декламировать начало «Адонаиса» Шелли.

Он читал его с неловкостью, бездушно и грубовато. Но тысячи слушательниц перед сценой начали плакать. И когда я смотрел, как слезы струятся по их лицам, то почувствовал, что и сам готов прослезиться, и быстро вытер платком глаза.

…Он пробудился от сна, которым была эта жизнь, —

А мы потерялись в своих бурных мечтах,

В бесплодной борьбе с призраками.

В безумном оцепенении он поразит острием нашего духа

Неуязвимое ничто. Мыгниём,

Словно трупы в склепе. Нас день за днем

Терзают и снедают страх и горе…

Фотографы с Флит-стрит и телевизионщики словно обезумели, бегая вокруг сцены и снимая этот исторический момент. Джаггер вновь инстинктивно играл и со слушателями и с масс-медиа.

Слушатели застыли неподвижно, словно под действием некоего заклинания, не догадываясь, что это просто пафосные строки Шелли.

И холодные надежды толпятся,

Как черви, внутри нашей плоти.

Он останется, другие изменятся и уйдут.

Свет с небес будет идти всегда,

Призраки земного преходящи.

Жизнь, как многоцветный витражный купол,

Пачкает белое сияние Вечности

До тех пор, пока Смерть не растопчет его, — умри,

Если ты нашел, что искал!

Следуй туда, куда все ушли! —

Лазурное небо Рима,

Цветы, руины, статуи, музыка, слова — все блекнет

По сравнению с блаженством, о котором они говорят

Невыразимыми истинами.