Я был там: история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени

Впервые в жизни я услышал настоящую живую музыку именно в этом лесопарке. Интерес к музыке у меня появился, можно сказать, с пеленок. Рассказывают, что, когда я был еще грудным ребенком, стоило только заиграть по радио какой-то музыке, прекращались с моей стороны все капризы, и я мог лежать молча целыми часами, навострив уши, сверкая черными глазищами из стороны в сторону, словно ища источник звучания. Судя по такому поведению, можно предположить, что в это время я забывал о голоде, каких-то болях и мокрых пеленках. Будучи уже на несколько месяцев взрослей, когда я начал делать первые неуверенные шаги и меня стали брать на прогулки в лесопарк, заслышав звучание духового оркестра, я вырывался из рук и, не умея еще говорить, всеми доступными мне способами показывал, что мне нужно быть там, где звучит музыка. Говорят, что однажды родители каким-то образом не уследили за мной, и я, заслышав музыку, пустился ползком в сторону игравшего духового оркестра, перемазавшись в грязи и масляной краске. После такого марш-броска белоснежный праздничный костюм восстановлению не подлежал и исчез куда-то навсегда из моей жизни. Не зря говорят, что искусство требует жертв. В моей жизни это была первая жертва ради него.

Со временем, как говорят знающие люди, у меня определили врожденный абсолютный слух, который дается свыше далеко не каждому ребенку. Чаще всего слух бывает приобретенный. Если при врожденном абсолютном слухе начать заниматься музыкой, то можно добиться больших успехов в музыкальном искусстве. Друзья и знакомые советовали моим родителям направить меня учиться музыке в Ленинградский институт культуры им. Н. К. Крупской, где имелся класс для одаренных детей. Туда принимали с семилетнего возраста. В августе 1941 года мне как раз исполнялось семь лет, и мне было объявлено, что летом мы поедем туда поступать. 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война, которая поломала судьбы миллионам людей. И вместо института культуры пришлось кончать университеты выживания. Говоря словами Марины Цветаевой, «из рая детского житья» пришлось сразу же окунуться в ад взрослой, суровой, беспощадной жизни. И о поступлении в институт пришлось забыть навсегда.

КАК ИЗВЕСТНО, ОДНОГО БОЖЬЕГО ДАРА НЕДОСТАТОЧНО. ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ДОСТИЧЬ КАКИХ-ТО УСПЕХОВ, НЕОБХОДИМО УЧИТЬСЯ И СОВЕРШЕНСТВОВАТЬСЯ ВСЮ СОЗНАТЕЛЬНУЮ ЖИЗНЬ. НАЧАВШАЯСЯ ВОЙНА ОТНЯЛА НЕ ТОЛЬКО ВОЗМОЖНОСТЬ УЧИТЬСЯ, НО И УСЛОВИЯ ДЛЯ САМООБУЧЕНИЯ. Сколько я себя помню, меня все время интересовали предметы, способные издавать какие-то звуки. Будь то стаканы, кружки, тарелки, графины, когда я ударял по ним ложкой или каким-то другим предметом. Даже доски на заборе издавали отличные друг от друга звуки. При помощи всех этих так называемых музыкальных инструментов я пытался изобразить какое-то подобие мелодии, за что частенько получал различные наказания от родителей за разбитую посуду или невообразимый шум, устроенный мною при помощи колотушки и первого попавшегося под руку «музыкального инструмента». В прямом смысле с музыкальным инструментом я встретился, когда мне было около пяти лет от роду. Это была балалайка. Откуда она взялась в нашей семье, я не знаю. Я также не помню, чтобы кто-то на ней играл. Вначале я неосознанно, беспощадно бил руками по лежащей балалайке и внимательно вслушивался в звучание струн. А когда стал брать ее в руки и понял, что при зажатии части струн ладошкой в разных местах звук меняется, меня она заинтересовала окончательно. Скорей всего, мне показали, как правильно обращаться с инструментом, и за сравнительно короткий срок я уже мог извлекать звуки, похожие на какую-то мелодию. Сейчас я уже не помню, что я тогда играл и как, единственное – остались в памяти одобрительные отзывы взрослых жильцов с нашего 3-го этажа, когда я выходил поиграть в коридор, простиравшийся на всю длину дома. К сожалению, мои коридорные гастроли длились недолго. Однажды, когда я в очередной раз уселся на своем маленьком стульчике с балалайкой в руках, в коридор ворвались две партии дерущихся между собой мальчишек. Причем дрались они не на кулачки и не при помощи палок, а камнями. Получилось так, что одна партия была от меня слева, другая – справа, а я со своей балалайкой оказался между ними, на нейтральной полосе. При очередном каменном залпе, который был произведен с правой от меня стороны, один из камней не долетел до противника и угодил прямо в мою балалайку, от которой осталась одна ручка с повисшими на ней струнами.

Потеря инструмента, конечно же, огорчила, но радовало то, что голова осталась цела. При таком камнеобстреле конец мог быть гораздо печальней.