Я был там: история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени

Перед самым Новым, 1949 годом за мной снова пришли из канцелярии. Многие, в том числе и я, решили, что меня вызывают перед отправкой в колонию. На всякий случай пожелали мне доброго пути. В канцелярии кроме директора сидел еще какой-то мужик, не похожий на сотрудника детприемника. Я вначале подумал, что это конвоир, который должен сопровождать меня до колонии. В то же время из рассказов ребят я знал, что туда отвозит милиция, а этот был не в форме, и на милиционера явно не похож. Беседу вел со мной не директор, а этот мужик, что было тоже странно. И вопросы он задавал, не относящиеся к побегу. Его почему-то интересовала моя биография во всех ее подробностях. Потом он спросил, кем я хочу работать? В детприемнике я сдружился с Борисом Лефановым, и он убедил меня, что самая хорошая профессия – слесарь по ремонту машин и тракторов. Об этом я и заявил этому мужику. Он у меня спросил, а не хотел бы я поработать на авиационном заводе по сборке самолетов? На что я ответил отрицательно. После этого разговора меня отвели в группу. На вопросы ребят, зачем вызывали, я пожимал плечами. Я действительно не понял, с какой целью меня приглашали на этот разговор и при чем здесь авиационный завод?

МЫ БЛАГОПОЛУЧНО ВСТРЕТИЛИ НОВЫЙ, 1949 ГОД. НАМ В ГРУППЕ ДАЖЕ ПОСТАВИЛИ ЕЛКУ. ДЕД МОРОЗ ВРУЧИЛ КАКИЕ-ТО СКРОМНЫЕ ПОДАРКИ. Пятого января снова пришли за мной из канцелярии и сказали, чтобы я явился с вещами. Тут уж сомнений не осталось, что меня куда-то переводят. Первой на ум пришла, конечно же, колония. В канцелярии снова сидел тот же мужик, который беседовал со мной до Нового года. Встретил он меня с улыбкой. Назвал свое имя и отчество. Имя его я уже забыл, а вот фамилию помню до сих пор – Огарок. Он сказал, что забирает меня с детприемника на завод. Я уже привык к здешнему распорядку и не хотел никуда переезжать. Тем более что буду работать не по ремонту машин и тракторов, а по сборке самолетов. Хотя самолетами, как и все мальчишки моего возраста, интересовался не меньше, чем тракторами. Детприемник выдал мне спортивный костюм, телогрейку, зимнюю шапку, ватные рукавицы, и Огарок повез меня на трамвае на новое место жительства. В то время на Невском трамвайные линии еще не были сняты, и мы сели в трамвай прямо у Александро-Невской лавры. У Гостиного двора пересели на другой трамвай и ехали еще очень долго. В те годы зимы были морозные, вагоны в трамваях не отапливались, и вагонные стекла покрывались толстым слоем льда с замысловатыми рисунками. В первом и во втором трамваях народу было не много, и нам удалось занять сидячие места. Огарок посадил меня к окошку, и я, проделав ногтем в стекле узкую щель, пытался определить, куда меня везут. Центральную часть города я знал и помнил хорошо, и поэтому до Гостиного двора мы проехали немало знакомых мне мест. С Гостиного двора я узнавал места только до Марсова поля и Кировского моста. Дальше пошли улицы, проспекты и мосты, где я раньше или не бывал, или просто забыл. Доехав на трамвае до остановки «Черная речка», дальше мы около километра прошли по Строгановской набережной (сейчас это Ушаковская) и пришли к деревянному дощатому бараку, который прижимался почти вплотную к высокому забору с колючей проволокой наверху. Это было заводское общежитие, где проживали одинокие ребята, работавшие на авиационном заводе. Меня поместили в огромной комнате, где стояло более десяти коек. Все жильцы были старше меня. Среди них я был самый молодой. В январе 1949 года мне было 14 лет и 5 месяцев от роду.

Послесловие

Свои блокадные воспоминания Геннадий Николаевич Чикунов начал писать в 2005 году. Как сказал в интервью автор, и ныне здравствующий, основной мотивацией стала просьба детей и внуков, которые «однажды стали путаться в моих историях и вот, попросили запечатлеть историю моей жизни на бумаге». Представленная читателю книга – это лишь небольшая часть автобиографии Г. Н. Чикунова. В полном виде эта рукопись, хранящаяся в личном архиве автора, состоит из более семисот убористых страниц текста, которые охватывают не только детские и подростковые годы автора с 1934 по 1949 год, пришедшиеся на блокаду Ленинграда, эвакуацию и тяжелое послевоенное время, но и жизнь автора вплоть до конца 1980-х годов.