Я был Цицероном

— Да, у меня будет для вас еще одна пленка. Уже есть…

— Но у меня пока нет денег, — сказал он взволнованно.

Я пожал плечами:

— Что ж, заплатите позже.

Я ушел из немецкого посольства тем же путем, каким пришел сюда. Пролезая через отверстие в заборе, я уже был богатым человеком.

Мара не спрашивала, откуда у меня взялись деньги. Я купил ей одежду в самом фешенебельном магазине Анкары — на бульваре Ататюрка.

— А что, если кто-нибудь из наших знакомых увидит нас здесь? — забеспокоилась Мара.

Я успокаивающе махнул рукой.

Я купил Маре дорогие духи, о которых она давно мечтала, роскошное белье.

Она много пила, и иногда это вызывало у меня отвращение.

Мы сняли дом на холмах Каваклидере.

— Ты на турецкую секретную службу не работаешь? — как-то спросила меня Мара.

— Я никогда не говорил, что работаю. Это была твоя собственная идея.

— Я не хочу, знать, откуда эти деньги.

— А я бы тебе все равно ничего не сказал. Наш уютный домик был хорошо меблирован, устлан мягкими коврами. Холодильник всегда был полон, а из радиоприемника все время лилась танцевальная музыка. Ни один кавас в Анкаре не имел собственного дома. Я не удержался и повесил на двери табличку со словами «Вилла Цицерона».

Однажды я поймал Мару роющейся в гардеробе и в ящиках стола.

— Деньги не здесь, — ехидно сказал я.

Пойманная с поличным, она нисколько не смутилась. Даже засмеялась и обняла меня.

Я хранил деньги в своей комнатке в английском посольстве — предпочитал больше полагаться на беспечность англичан, чем на Мару. Я прятал деньги под ковром и наслаждался, ступая по ним.

Моя вторая встреча с Мойзишем была короткой. Я отдал ему пленку, на которой были сняты документы Московской конференции, а он мне — револьвер.

— Вы служили у господина Енке? — спросил он.

— Если господин Енке говорит так, нет сомнения в том, что это правильно.

— Он утверждает, что вы были кавасом шесть или семь лет назад.

Это неверно. Шесть лет назад господин Енке был еще в Стамбуле. Я же был его слугой в Анкаре. Он, видимо, не хочет говорить, что я был у него слугой в посольстве. Брат его жены, Риббентроп, мог бы в таком случае выяснить, не обманывал ли я Енке так же, как обманываю сейчас английского посла.

— Господин Енке знает о чем говорит, — ответил я Мойзишу.

— Господин Енке никак не может вспомнить ваше имя.

— Я искренне сожалею об этом, — спокойно ответил я.

— Ваше имя?

— Когда господин Енке вспомнит, я тоже вспомню. Мойзиш явно хотел узнать, кто я такой.

Они дали мне кличку Цицерон — имя римлянина, известного своим красноречием. Господин фон Папен считал, что документы, с которыми я знакомил его, были так же красноречивы.

Однажды Мара нашла револьвер.

— Иногда ты меня очень пугаешь, Эльяс, — сказала она.

— Отныне называй меня Цицероном, — ответил я.

Она как-то глупо посмотрела на меня. Слово «Цицерон» еще могло бы для нее что-то значить, если бы это было название марки виски.

— Теперь для некоторых людей Цицерон — самое важное имя в мире, — сказал я ей.

Позже я узнал, что немцы долго сомневались в достоверности переданных мной документов. В Берлине отказывались верить тому, что я имел доступ к таким важным документам.

Однако много лет спустя я прочитал в мемуарах фон Папена:

«Достаточно было одного взгляда, чтобы сказать, что передо мной фотография телеграммы из английского министерства иностранных дел своему послу в Анкаре, Форма, содержание, фразеология не оставляли никакого сомнения в подлинности документа. Он состоял из серии ответов министра иностранных дел Антони Идена на вопросы сэра Хью Нэтчбулл-Хьюгессена, поставленные им в другой телеграмме, где он просил указаний, касающихся некоторых аспектов политики Англии, и прежде всего в отношении Турции».

Господин фон Папен ссылается здесь на телеграмму, сфотографированную мной в то самое время, когда он встретился с сэром Хью Нэтчбулл-Хьюгессеном на приеме у президента по случаю турецкого национального праздника.

Но Берлин долгое время не верил мне. Лишь много месяцев спустя, когда все кончилось, оказалось, что Берлин обманывал меня.

4

Количество банкнот под моим ковром быстро увеличивалось. Тридцать тысяч фунтов стерлингов, сорок пять тысяч, семьдесят пять тысяч… Я давно уже перестал считать пачки денег, которые передавал мне Мойзиш. Мне никогда и в голову не приходило, что немцы могут обманывать меня.

Я стал заботиться о своих руках и регулярно делал маникюр. После бритья в парикмахерской — я давно перестал бриться сам — мне всегда делали массаж лица.

К Маре я стал относиться с заметным презрением.

— Я так мало вижу тебя, — жаловалась она.

— Я очень занят, — отвечал я.

— Это неправда. Я видела, как ты входил в вестибюль гостиницы «Анкара Палас».

Мара стала ворчливой.

Собственно говоря, Мара уже мало чем могла мне помочь. Мне теперь незачем было ходить в дом мистера Баска. Все, что меня интересовало, находилось в посольстве в пределах моей досягаемости. Мара еще сильнее впала в уныние и стала пить еще больше.

— Тебе не следует так много пить, — говорил я ей.

— Не твое дело…