Я был власовцем

– Какие партизаны похитили майора Точилова, мы, полковник, знаем. А сейчас потрудитесь построить передаваемый батальон, мы прибыли с машинами. Немедленно грузиться, и мы отправляемся.

Гиль был явно расстроен историей с Точиловым, который был на хорошем счету в фербиндунгсштабе, и он определенно страшился немецкого расследования. Было видно, как изменяли ему его обычные решительность и выдержка.

Иванов и его спутники отказались от приглашения отобедать в штабе Бригады, и вскоре вся колонна машин двинулась по направлению к Глубокому.

Прошло еще десять лет, пока мне удалось узнать, что случилось в ту ночь с Сергеем Петровичем. Что он тогда погиб, в этом я не сомневался. Но как?

В одном из этапов, прибывших в Воркуту из сибирских лагерей весной 1953 года, я вдруг увидел лицо, которое показалось мне знакомым, только я не мог сразу догадаться, кто этот человек. А тот меня тоже узнал, и вижу, старается от меня спрятаться за чужие спины, боится, значит. Эге, думаю, значит, правильно, тут что-то есть. Подхожу к этому типу – тут только узнаю – это же бывший ординарец Блажевича, дружок-приятель Карпенки, ординарца Сергея Петровича! Он всегда отирался у этого Карпенки, то есть у нас в доме. Уж не он ли и переносил Блажевичу все, что мы с Сергеем Петровичем говорили в его адрес? И Карпенко мог ему рассказывать, да и сам он, при желании, мог подслушать. Вот ведь какие встречи бывают. Потащил я этого раба Божья «за ушко, да на солнышко» – рассказывай, дружок, как все тогда, десять лет назад, происходило. Ты не мог не знать.

Он долго упирался, да я погрозил ему, что я здесь – «дома», а он – «чужой», как бы не было худо… Тогда он «раскололся»…

Сергея Петровича приволокли в «Мертвый дом» – так прозвали тогда дом, где помещалась «служба» Блажевича. Богданов и Блажевич долго, до рассвета били Точилова, потом вывели на берег речки Шоши, ему, ординарцу, Блажевич приказал сопровождать их с автоматом. Руки у Точилова были все время связаны, он был весь в крови от побоев и ничего не говорил, может, и не мог уж говорить. Блажевич взял у ординарца его автомат и сказал:

– Получай остальное, Сергей Петрович… – и двумя очередями крест-накрест свалил его. Там его и закопали.

Судьбу всей Бригады и самого Гиля я узнал уже позже. В августе 1943 года Гиль поднял бригаду против немцев, перешел в партизаны, удачно воевал всю осень и зиму против немцев, в мае сорок четвертого в окружении был ранен в печень осколком мины и от этой раны умер через четыре дня. Его вынесли на носилках из окружения и с почетом похоронили в братской могиле, около хутора Накол. Начальника штаба Орлова я встретил потом в Воркуте, оказался с ним рядом на нарах.

Но мне хотелось знать судьбу и других людей, так мне памятных.

– А что стало с Блажевичем?

– Его застрелил полковник Петров, когда мы подняли восстание…

– А с Богдановым?

– Его по требованию Москвы вывезли на самолете, чтобы судить трибуналом. Ведь генералом был… Наверное, расстреляли.

– А с немцами что сделали?

– Перестреляли и повесили всех. До одного.

Вот так и кончила свое существование «Первая Национальная русская бригада» Гиля-Родионова. Я успел унести из нее ноги еще до полного ее развала…

Глава V

1

Прошло 35 лет с тех солнечных дней начала мая 1943 года, а все кажется, что как будто это было вчера. Особенно отчетливо вспоминается то ощущение легкости, которое наступило после освобождения от гнетущей атмосферы последних недель пребывания в бригаде Гиля-Родионова. Кончилось это состояние тупика, казавшееся безысходным и рисовавшим впереди только самые мрачные перспективы. Как сон вспоминались те дни, когда утро начиналось противной мыслью – чем заполнить день? Что делать? Чем заняться? Идти в подразделения, к солдатам – так не хотелось. Что им говорить? Куда и зачем звать? Бессмыслица и ложь тех официальных слов, которые нам предписывалось говорить о борьбе Великогермании и ее фюрера с жидо-большевизмом на Востоке и мировой плутократией на Западе, была понятна нашим солдатам ничуть не хуже, чем и нам с Точиловым.

Новые и свежие слова, именно в силу своей новизны и свежести доходившие до людей из призывов Власова, нам запрещено было произносить. Ощущение тупиковой обстановки обостренно усиливалось с каждым днем.

Наконец этот тупик развалился – трагически окончившись для Сергея Петровича, счастливо – для меня.

В Глубоком, где временно расположился наш маршевый батальон, вывезенный от Гиля группой прибывших «власовских» офицеров, я оказался совсем в другой, совершенно новой обстановке, окруженный интересными людьми, каждый из которых был яркой и своеобразной личностью.

Взбудораженность чувств и нервов после пережитой бучи, новизна всего окружающего мешали мне правильно видеть и трезво оценивать новую обстановку и новых людей. Лишь годы спустя пришло верное понимание того, что происходило тогда вокруг меня и с самим мной…