Я был власовцем

Оказалось, что в Глубоком оставался еще один офицер, не участвовавший в поездке остальных в расположение частей Гиля – в Лужки. Немедленно по нашем прибытии в Глубокое он присоединился к нашей группе, радостно приветствуя Сахарова, Кромиади и генералов. Мне бросилось в глаза отсутствие субординации между этими людьми во время личных контактов. Между собой они все были на равной ноге, обращались друг к другу по имени, например, Сахаров с Ламздорфом, Сахаров с Жиленковым.

К новому для меня лицу, симпатичному, совсем еще не старому капитану с рыжеватой бородкой и усами, удивительно похожему лицом на последнего нашего царя, Николая II, мои новые покровители и спасители обращались неожиданно – странно называя его «отец Гермоген». Сначала я принял это за шутку, за смешное прозвище в кругу друзей, связанное с его внешностью. Но оказалось не так. Этот капитан действительно был священником. Он был взят Сахаровым на должность пресвитера той воинской части, которую собирался формировать. Его полное имя было Гермоген Кивачук, он был монахом в довольно высоком сане – архимандрит и принадлежал к карловарской ветви зарубежной православной церкви, т. е. к той отколовшейся части православия, которая объявила о непризнании ею Московской Патриархии.

Происходя из Ровно, из западных украинцев, этот священник с капитанскими погонами на плечах и трехцветной бело-сине-красной кокардой на фуражке, тем не менее по своим убеждениям, взглядам и образованию был совершенно русским, националистически, т. е. антисоветски настроенным человеком. Гермоген было его монашеское имя, принятое им во время пострига, мирское имя его я не запомнил. Он был единственным по-европейски широко образованным человеком в этой компании. Он окончил богословский факультет Варшавского университета, и как лучший выпускник этого факультета был отправлен еще на два года учиться на теологический факультет Кембриджского университета в Англию. Кроме русского, украинского и польского языков, каждый из которых был ему, по сути, родным, он совершенно свободно владел немецким и английским языками, и вполне прилично – французским. Образованность его в гуманитарных областях – литературе, истории и, конечно, теологии – была блестящей.

Отец Гермоген сразу пригласил меня жить с ним. Очевидно, я представлял для него интерес как тип антисоветски настроенного советско-русского интеллигента, и ему хотелось меня поближе рассмотреть.

У меня не было выбора и не было оснований отказываться от такого предложения, и я поселился вместе с отцом Гермогеном в одной из комнаток половины дома, которую он занимал.

Его отношение ко мне вначале было несколько покровительственно-небрежное, как бы «свысока», но потом выровнялось, он сделался прост и естественен. Это пришло уже позже.

По сути своей мой новый близкий знакомый был тоже авантюристом, под стать Сахарову и Ламздорфу. То, что он не только носил полную форму армейского офицера – капитана, но еще и носил оружие – пистолет «Вальтер», конечно, было авантюризмом чистейшей воды. Ношение оружия духовным лицом вовсе не разрешено церковными канонами.

Лишь потом догадался я, что приглашение меня отцом Гермогеном жить вместе с ним вовсе не было продиктовано одним лишь его собственным любопытством к новому лицу или движением его доброго сердца, но также и указанием Сахарова своему доверенному человеку повнимательней изучить меня, рассмотреть, что я за личность и в какой степени можно доверять мне… Сахаров одинаково опасался как советских, так и немецких агентов.

Совместное проживание с отцом Гермогеном под одной крышей обогатило меня множеством совершенно новых информаций и как бы раскрыло для меня новые горизонты.

2

Из отдельных слов, замечаний, сделанных якобы вскользь, а иногда и из целых связных рассказов отца Гермогена я узнал, что, прежде всего, мы – бригада Гиля – вовсе не были пионерами и зачинателями антисоветского военного движения и все амбиции в этом смысле гилевского окружения совершенно необоснованны. Оказалось, что еще за два месяца до нашего выступления из сувалковского лагеря на центральном участке фронта командованием группы армии «Центр» было закончено создание крупного, в несколько тысяч человек, русского воинского соединения под названием «Русская национальная народная армия», которая должна была послужить ядром для формирования в дальнейшем объединенных антисоветских сил для участия в боях против Красной Армии. Эта акция задумана была в недрах немецкого командования центральным участком фронта еще осенью 1941 года и проводилась по прямому указанию тогдашнего командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Бока и с «благословения» тогдашнего же верховного главнокомандующего Браухича. По естественной инерции всяких действий они продолжались и после их смещения в декабре 1941 года, и только спустя почти год новый командующий группой армий «Центр» фон Клюге запретил дальнейшее формирование частей и приказал распылить все соединения на отдельные батальоны, распределив их по немецким полкам.