Я был власовцем

Уже в спускающихся сумерках мы въехали на территорию другого датского острова. Поодаль от дороги виднелись все такие же ухоженные хутора, как и на острове Фальстер, только они были окружены какими-то белыми пятнами, иногда весь хутор был окружен чем-то белым, как выпавший снег. Было 1 ноября, по нашему календарю мог быть и в самом деле снег, но почему он окружал только хутора? Каждый хутор представлял собой дом, обязательно каменный, иногда двухэтажный, с примыкавшими каменными же просторными хозяйственными постройками, тоже обычно двухэтажными. Примыкавшая к дому и сараям территория окружена каменным забором с воротами. Сад, имевшийся у каждого хутора, располагался за пределами этой огороженной территории. Вокруг хутора располагались поля, уже опустевшие по осеннему времени, но показывающие следы тщательной послеуборочной обработки почвы.

Эти белые пятна у хуторов возбудили наше любопытство, и мы строили самые разные догадки. Сахаров, глядя на нас и слушая, только посмеивался, но ничего не говорил. Было видно, что он знает, в чем дело, но его забавляет наша почти детская наивность и непосредственность. Вдруг мы увидели впереди поворот дороги и у поворота – хутор вблизи полотна, с этим таинственным белым пятном вокруг.

– Сейчас узнаем! – дружно вырвалось у нас.

Через несколько минут мы уже мчались в каких-нибудь ста метрах от этого хутора и в еще не сгустившихся сумерках ясно различили, из чего состоят эти белые пятна вокруг хуторов, это были огромные, в несколько сот голов, стаи белых, как снег, кур!

Вот оно, оказывается, что! Дружным смехом мы отметили наши открытие!

Оказывается, хозяева хуторов выпускают кур осенью на поля утром, чтобы пастись, а вечером, перед сумерками, те возвращаются домой и собираются огромными стаями вокруг усадьбы в ожидании, когда их впустят в курятник. Каким же должен быть курятник! Вот оно, частнокапиталистическое хозяйство!

Поздно вечером мы вкатились под стеклянную крышу огромного копенгагенского вокзала. В городе – затемнение, но какое-то условное. Достаточно света на всех улицах, только окна домов зашторены. В зале, куда прибывают поезда, огромные застекленные витрины с рекламными выставками самых разнообразных товаров – мебели, мехов и др. На каждой витрине – вывески магазина, которому принадлежит витрина. Идем мимо этих витрин и таращим на все глаза.

Гостиница – рядом с вокзалом. Успел прочитать огромную вывеску-рекламу на крыше четырехэтажного здания: «Йербаанотель», значит это «отель «Железнодорожный».

Все здесь вызывает наше удивление. Чистота, лоск, тишина, ковры, бронза, позолота, лак. Бесшумный ресторан внизу, кельнеры, двигающиеся плавно и вкрадчиво, совершенно бесшумно, обслуживающие молниеносно. Все так непривычно. Уже два с половиной года я не держал в руках нож и вилку, привык во всех случаях жизни орудовать одной ложкой. Приходится заново всему учиться.

Мне отведен отдельный номер, рядом с номером Сахарова. Ванна, горячая вода, махровая простыня и накрахмаленное полотенце, душистое мыло в сверкающей кафелем и никелем ванной. Европейский сервис окружил со всех сторон серого русского солдафона, за несколько коротких дней игрой судьбы перенесенного из дымных псковских болот на эту ухоженную, вылизанную датскую землю.

Удивление вызвала конструкция двойных дверей в номере. Дверь, как шкаф, только дверцы этого шкафа открываются и спереди, и сзади, т. е. в коридор тоже. Между дверцами – приспособление для развешивания одежды. Сахаров предупредил меня, чтобы я обязательно выставил на ночь сапоги за дверь.

– Не упрут? – спросил я.

Сахаров только сердито взглянул в сторону моей серости.

Утром меня разбудил странный, ровный шум, доносившийся с улицы через полуоткрытую фрамугу окна. Подхожу, отдергиваю штору и вижу с высоты третьего этажа: вся улица перед гостиницей запружена сплошным потоком велосипедистов, катящих в одну сторону. Их были тысячи – этих безмолвных всадников, мужчин и женщин, сосредоточенно крутящих педали и катящихся впритык друг к другу. Никогда ничего подобного не видел! Что это? «Демонстрация», – подумалось мне. Потом выяснилось – на работу ехал рабочий, трудовой датский люд. Через час улица обрела обычный вид. Вечером картина повторилась, только толпа велосипедистов катилась в обратном направлении.