Я был зятем Хрущева

Все началось с весьма прозаической истории. На местном заводе повысили нормы выработки и… цены на котлеты в заводской столовой. Возмущенные рабочие потребовали объяснений. Директор, вышедший к толпе, хамски отчитал «бунтовщиков» и пригрозил вызвать милицию. Страсти накалялись. Несколько подвыпивших рабочих были отправлены в отделение милиции. Пришло известие, что одного из задержанных в комнате предварительного заключения убили. Волнения охватили весь город. Местные власти еще пытались справиться с ситуацией своими силами, но события явно выходили из-под контроля. Толпа захватила ряд важных городских учреждений, начались пожары. Генерал Олешко, начальник гарнизона, командир танковой дивизии, ввел в город войска. Первые залпы, выпущенные в воздух, оказались роковыми. На деревьях сидели мальчишки и подростки, наблюдавшие за волнениями. Многие пули нашли цели.

Дело начало приобретать зловещий характер. О событиях в Новочеркасске доложили Хрущеву. Помню, он стал рваться туда, хотел сам объясниться с горожанами, утихомирить страсти. Его едва отговорили. Пришлось более честно доложить о размахе волнений. Военные беспокоились, что часть новочеркасских уголовников пробьется к ростовским тюрьмам и тогда обстановка еще более усложнится. В Новочеркасск вылетели члены Президиума ЦК партии Микоян и Козлов.

Я видел кадры кинопленки, снятые во время новочеркасских событий. Они производили ужасное впечатление.

(Хрущеву их, по-моему, даже не решились показать.) Танки и бронемашины буквально заполонили городские улицы. Это начала действовать армия генерала Плиева. Войска окружили город. В первые часы не удавалось оттеснить толпы в дома. По самым отчаянным группам пришлось открыть огонь. Матери с детьми на руках рвались под гусеницы танков. Южная русская вольница показывала свою силу.

Только на вторые или третьи сутки удалось несколько нормализовать обстановку. Было задержано немало «бунтовщиков».

Известия о событиях в Новочеркасске просочились на Запад. Однако сообщения западных газет носили либо чисто сенсационный характер, без всякой опоры на факты, либо представляли их чуть ли не как восстание против Советской власти. Скорее это был взрыв ярости в защиту человеческих прав и достоинства.

Не скажешь, что случившееся вовсе не задело ум и совесть не только Хрущева, но и тех, кто знал подробности того, что произошло в Новочеркасске. Однако ни Хрущев, ни руководство того времени не захотели их серьезного анализа.

Ограничились скорым уголовным процессом над небольшой группой зачинщиков. Громкий и многолюдный процесс выявил бы масштабы событий, а этого явно не хотели. О событиях в Новочеркасске постарались забыть как можно скорее. Никто из журналистов не отважился начать подробное расследование. Не скажешь, что Новочеркасский бунт не потряс газетчиков, но легче всего было принять официальную версию: грубость директора, своеволие милиции, уголовники, возбудившие толпу, и прочее. Если в чьих-то душах и зрели более серьезные и глубокие оценки, их выход на страницы печати был невозможен. Долго нас учили ничего не видеть, ничего не слышать. И, как следствие, не знать. Цель оправдывает средства – эти удобные постулаты охраняли нервную систему многих лиц. Надо сказать откровенно: спасительная формулировка или, скорее, философия бытия существовала и во мне, и во множестве моих коллег, отнюдь не безразличных к правде. Очень трудно было «выдавливать из себя раба».

Думаю, что Хрущев извлек для себя уроки из событий в Новочеркасске. Во всяком случае, он сам говорил, что выражать недовольство – неотъемлемое право людей. «За это право, – говорил Хрущев, – народ платил даже жизнью при Сталине, тысячи поплатились тогда жизнью, сидели в тюрьмах и лагерях. Их было около десяти или более миллионов».

События в Новочеркасске ставили Хрущева в двойственное положение: он чувствовал, что хамство и бюрократизм могут предельно обострять взаимоотношения «верхов» и «низов». В душе он ненавидел аппаратчиков, которые порвали всякую истинную связь с народом, но, с другой стороны, Хрущев становился все более обязанным аппарату, тем, кто умело ликвидировал нежелательные инциденты и умело их замалчивал.

Этот дуализм в характере и поступках Хрущева делал его слабее, уязвимее. Пришло время, когда он оказался безоружен перед теми, кто топил в славословиях правду о народной жизни.

Считанные разы я видел Хрущева со слезами горя. В дни смерти Сталина, смерти сестры, Ирины Сергеевны, и еще один раз до этого, в феврале 60-го, когда он узнал о кончине Курчатова.

Он и Курчатов в принципе были люди несхожих характеров, стиля жизни, образованности. Хрущев очень ценил деловые качества Игоря Васильевича, его «мертвую хватку» в работе, бескорыстие, смелость. Считал его своим консультантом. Тем тяжелее мне писать о том, о чем, быть может, вспомнил Хрущев, когда скончался Курчатов, – об их ссоре.