Я, Чудо-юдо

– Да, это все неплохо, – подтвердил Баюн. – Во всяком случае, не помешало бы. Но, во-первых, у нас нет ни серебра, ни осины, а во-вторых, я ведь уже сказал: это карпатские упыри. Серебром их для начала можно угостить, осинкой закончить, но в промежутке обязательно надо голову срубить.

– Так в чем дело? – спросил Платон. – Наши баяли, так же с упырями обходились. Голову с плеч, потом осинкой к земле…

– Понимаешь, Платон, трансильванцев очень трудно уговорить подставить голову под топор. Говорю же: сильны и живучи.

– Насколько? – спросил я.

– Если верно то, что я о них слышал, – ответил Баюн, – с одним мы все вместе еще бы справились. С двумя – уже вряд ли. Чудо, что делать будем?

– Персонально ты – сматывать удочки и уходить к котятам. Платон, сможешь попасть им из ружей, скажем, в ноги?

– Попробую. Так ведь если это не насмерть…

– Зато даст выигрыш во времени. Только уж постарайся попасть.

Бледные трансильванцы приближались с самыми зловещими ухмылочками, как закоренелый обитатель пятого класса средней школы надвигается на песочницу с замершими от ужаса дошколятами. Блин, а ведь действует на нервы… В нашем случае, как понимаете, угроза была посущественней…

– Чего же Заллус сразу свою нечисть не выпустил? – борясь с неприятной дурнотой, спросил я.

– Слишком дорогое удовольствие, – ответил кот, и не подумавший тронуться с места. – Упырей можно заставить служить себе только один раз. Потом нужно отпускать, не то непременно напакостят.

Трансильванцы, одетые в какие-то пестрые обноски, но глядящие по меньшей мере королевскими фаворитами, остановились шагах в двадцати от нас и сделали вид, будто очень удивились, рассмотрев на дороге препятствие.

– А что бы это такое было, Молкай? – на вполне сносном русском спросил самый бледный у другого, почему-то красноносого.

– Ума не приложу, Мозжай, – ответил тот. – Кроты, наверное, тут водятся, ишь как землю изрыли.

– То ли я кротовых нор не видал? Они-от, памятно, повнушительней смотрятся. Не, то, наверное, землеройки полянку испортили.

– Или черви дождевые, – согласился Молкай и обернулся к третьему, щупленькому на вид и вроде бы самому молодому из троих: – Момса, ты поглазастей, не видишь ли там кого?

– Баюн, – тихо спросил я. – А к чесноку трансильванцы как относятся?

– Я слышал, недолюбливают. Только где…

– Платон, попроси-ка у самобранки чеснока.

– Да ведь она в чистом виде, поди, не даст…

– Ну чесночного супа, да чего угодно!

Новгородец, с сомнением отодвинувшись от ружей, развернул скатерть.

– Эх, Настю бы сюда, – вздохнул он, выпрашивая щучьи головы с чесноком. – Ее-то самобраночка слушалась – залюбуешься!

– Ага, вот только Насти тут и не хватало… Давай, Платон, еще давай!

Упыри между тем продолжали ломать комедию. Момса, пощурясь в нашу сторону, шумно потянул ноздрями воздух и сообщил:

– Глаза не видят, господари, а нюх-от чует: то не кроты и не землеройки, то еда от нас прячется, под землю хоронится. Чую еду: одну большую и сочную, другую жесткую и пугливую, а третью полудохлую!

– Да неужто? – обрадовался Молкай. – Славно, славно, я вот давеча как раз подумал: а хорошо бы нам, господари, покушать. Как же делить будем еду?

– Я всех больше проголодался, возьму большого, – заявил «права на меня» Мозжай.

– А я люблю, чтоб мяско погрубее было, – подпел Молкай, пристальным взглядом сгоняя краску с лица Платона.

– Ну а я, по молодости лет, и полудохлым обойдусь, – смиренно согласился Момса. – Да уж позвольте, господари, за то прихватить и закуску. Бегает там мелочь какая-то с семью закусончиками, так я их приправой возьму себе?

– Бери, бери, нам не жалко, – разрешил Мозжай. – Так пойдем, что ли, обедать? А то как бы еда не разбежалась.

В этот момент Платон приподнял деревянную крышку, выпустив из миски, мягко говоря, трогающий душу аромат чесночной похлебки. Я же говорил, самобранка у нас молодчина, все понимает. Дыхание сперло, беспамятный Рудя застонал и слабо махнул рукой, будто отгоняя муху от лица. Упыри тоже учуяли чеснок и сбились со своего развязного шага, на их лицах отразилось отчетливое отвращение. Момса икнул.

Платон тотчас метнулся к ружьям, а я демонстративно (хотя и пришлось задержать дыхание) побрызгал себе похлебкой на шею.

– Зря ты так, чудовище, – прохрипел, борясь с рвотными позывами, бледный Мозжай. – То бы мы тебя без боли высосали, а теперь жди смерти лютой.

– Да заждался уже! – крикнул я в ответ. – Подходи, бледнолицые!

Куда девалась их вальяжность? Упыри рванули в атаку как спринтеры в финальном забеге. Платон шарахнул из ружья с безнадежным опозданием, Момса ушел с линии прицела намного раньше, чем прогорел порох на полке. Одна польза – он все-таки отшатнулся и запрыгнул на бруствер позже остальных.

За эти мгновения многое произошло. Первым делом я подцепил правой нижней лапой блюдо с каким-то варевом, и пнул точно в лицо Мозжаю. Каша не каша, скорее даже чесночный соус это был, точно не помню – но прилипло намертво. Мозжай завизжал, как женская сборная, в чью раздевалку «случайно» завернул представитель чужого пола.