Я - Даго. Я - Даго Пестователь

Милка больше не приходила к нему на луг или в шалаш. Осенью, пригнав домой раздобревших коров, узнал он, что ее отдали в дар воину повелителя лендицов, что правил за рекой и болотами. Этот воин - как ему рассказали - прибыл от владыки Голубя Пепельноволосого и потребовал от Землинов, чтобы их род отдался под владыкино правление. Но это означало посылку через какое-то время трех молодых мужчин в воинскую дружину князя или же на работы по постройке для него городища. Дед никак не желал соглашаться на это, заявив, что родился свободным, и потому никакого другого хозяина кроме себя самого никогда не признает. Тогда воин предложил ему выкуп: молодую женщину теперь, а по осени пять мешков овса и столько шкур от скотины, сколько понесет лошадь. Он забрал с собой Милку, а зимой, по замерзшему болоту приехало целых пять воев с тремя сменными лошадьми. Землины лошадей никогда не разводили, лишь коров и волов, необходимых им для пахоты. С удивлением и боязнью присматривался Белый - потому что так его теперь называли - к этим людям. Они были выше и сильнее Землинов. На головах они носили железные шлемы, у пояса мечи и щиты - Землины же пользовались одними только топорами. На сменных своих лошадей вои нагрузили мешки с овсом и столько шкур, сколько мог поднять один конь. О Милке не рассказали ничего, впрочем, это дело никого и не интересовало. Дед был доволен, так как весь его род и сам он остались свободными. Но парень посчитал, что тот поступил глупо, так как слыхал уже, что дважды зимой с севера на них нападали вооруженные копьями эсты. Роду Землинов приходилось самому обороняться перед ними своими топорами - потому-то многие и погибли. У эстов были только луки да копья - повелитель Голубь Пепельноволосый мог дать Землинам железные мечи и эти полдесятка воинов для защиты от эстов. Или, опять-таки, вместе с Землинами предпринять поход на север, на эстов, чтобы отомстить за их предательские нападения и угнать их скот. Да разве свобода, о которой постоянно талдычил Дед, стоила вечного страха перед эстами?

Этой зимой купцы не приехали, так что мальчишку не продали. Он научился держаться осторожно, избегал встреч с отцом, ни перед кем не показывал своей силы; обманывая всех, он делал вид, что даже ведро с водой ему не по силам. Он надеялся, что, может, весной ему сделают пострижины, перестанут верить в текущую в его жилах кровь спалов. К сожалению, никто не обманулся, и зимой ему, вместо дома, было приказано спать в хлеву с коровами. Да и нельзя было укрыть, что он выше иных его однолеток, что у него самые белые волосы. Спалы, как правило, были очень светловолосыми.

Громадные сугробы окружили палисад и замкнули в своих пределах три жилых дома и два длинных скотских сарая. Реки и болота замерзли. Зима была долгая и тяжкая. В одной льняной сорочке зиму еще можно было пережить в мрачном доме, где окна законопачены шкурами, а на огражденном камнями возвышении день и ночь пылал огонь. Дым, не торопясь, стелился по всему объему, разыскивая дыру в крыше. На высоте головы взрослого мужчины дым становился настолько густым, что щипал глаза и выжимал слезы. Но ближе к самому огню и дышать было полегче, да и теплее было. Но еще теплее было на деревянных нарах, под овечьими шкурами. Женщины пряли лен или овечью шерсть, освещенный лучиной, закрепленной в специальном ухвате, подальше от деревянной стенки, стучал ткацкий станок. На очаге целый день стояли глиняные горшки, в них готовили еду - чаще всего просяную кашу, в которую добавляли куски копченой или сушеной свинины. Раз в неделю пекли лепешки из размолотой на ручных жерновах ржи. Вот только в этом доме не было места для чужака, спала. Так распорядился хозяин рода, Дед, который едва ходил, но до недавнего времени каким-то образом, по-своему, еще забавлялся с десятилетней Милкой.

Мальчишка закапывался в громадную копну сена, собранного прямо над коровами на деревянных жердях. Ему не было холодно, зато он постоянно ощущал голод, ведь бывали такие дни, когда о нем забывали и совсем не приносили поесть. А только лишь в рубахе и босиком он не мог даже наловить рыбы в проруби, так как снег совершенно закрыл землю, а мороз уже через несколько мгновений делал ноги будто деревянными. Вот и приходилось ему днями и ночами слушать, как коровы пережевывают сено, как шлепают об пол коровьи лепешки. Тепло от тел животных и навоза подымалось кверху, так что, скорчившись в сене, еще можно было выдержать. Когда было голодно, он прислушивался к каждому звуку, то от дома - не несут ли еду, то от речки - не едут ли купцы. Он даже желал уже, чтобы те приехали и забрали его с собой. А вдруг они дадут ему еду и теплую одежду? А то еще и лыковые лапти или сплетенные из кожи! Он знал, что без всякого сожаления оставит эту деревушку, спрятавшуюся в болотах, потому что чувствовал себя здесь совсем чужим. Дед не был его дедом, отец - отцом, не было у него здесь настоящих сестер и братьев.