Читаем Я, Дикая Дика полностью

А сегодня… о, я глаза зажмуриваю, чтоб это сказать! Сегодня я буду над Гоблином доминировать! Он сам намекнул, когда смотрели с ним намедни очередной шедевр из инета! Мол, не хочу ли я, и всё такое… Я чуть не подпрыгнула — конечно, хочу! Сама задумывалась, как бы сказать, а он опередил. Я вчера с утра сбежала с универа, чтоб купить наконец то, что давно надо было — плетку! Настоящую, реальную, садисткую плетку, с шестью хвостам. Но мягкую, без узлов и тонкой кожи, чтоб не очень больно. Мы же первый раз оба… я плеткой ещё не пробовала… веревками только, и ремешком, но то Ветер, он же привычный! А Гоблину я, само-собой, ничего не скажу, что только сегодня первый раз в руках такое чудо держу! Он же рассчитывает, что я подруга опытная, и сама его всему научу. Чтож, я конечно, могу кое-что, но ведь… а впрочем, он и сам знает куда меньше меня, даже теоретически, так что не стоит загоняться!

Он тоже подготовился — принес водки литр, и новенький собачий ошейник. Я со смущенным смехом спросила, а почему не нормальный человеческий, и он очень серьезно ответил, что так натуральнее… Чтож, молодец, вкуривает тему!

Начали с водки, по полстакана подмахнув. Хорошо пошла! Он уселся в гостиной курить, а я пошла перевоплощаться! Дрожа от предвкушений крови, натянула чулки, корсет на металлической шнуровке, стринги с алыми розочками, длинные перчатки, крест готический на грудь, туфли-шпильки стиля «только-бы-не-свалиться», и самый что ни есть роковой макияж.

— Да, я женщина-вампир! — сказала я своему неузнаваемо преобразившемуся отражению, и отправилась на бой…

Любовник уже зажег несколько свечей, умница.

— Ты удобно сидишь? — вкрадчиво наклонилась к парню.

— Да, спасибо, ничего! — заглянул он мне в декольте.

— Так встань же! — резко выпрямилась я, и шлепнула его по лицу перчаткой.

— Да, госпожа! — мгновенно повиновался он, вскакивая, как оловянный солдатик. На губах его играла легкая полуулыбка. Ничего, сейчас перестанешь, глупый мальчик!

— Ты чего улыбаешься, раб? — пренебрежительно бросила я, усаживаясь вальяжно в кресло.

— Ничего…

— Что? — переспросила я, добавив в голос максимум презрения и холода.

— Ничего, госпожа! — он наклонил голову, быстро впитывая правила игры.

— Ты, наверное, не вполне понимаешь, кто здесь богиня и владычица, а кто жалкая собачка! — зло рассмеялась я.

— Понимаю, госпожа! — он позволил себе робкий взгляд на меня.

— Кто?

— Я жалкий Ваш пёс, великолепная госпожа! — он склонил голову.

— Так почему же ты на двух ногах, раб? — кажется, пора было пускать в ход плетку. Или нет ещё? Господи, вот ввязалась… Всё ещё боюсь его бить… ну, ладно, начнем помаленьку!

— На колени, сучка! — и легко шлепнула его по ногам. Он охотно повиновался.

— Полай для своей госпожи!

— Что? — он поднял недоумевающие глаза, и я похолодела — блин, всё совсем не так делаю, дура!

— ПОЛАЙ, Я СКАЗАЛА! — я повысила голос, и замахнулась плеткой.

— Да, госпожа…

И он принялся старательно лаять. А я рассмеялась, погладила его по голове, он потерся колючей бородкой о мои колени.

— Хороший песик… — кажется, пока не так уж плохо! Надо бы расслабиться, это же не Ветер, и навряд ли мне что-то неприятное грозит. Надо лишь следить за собой и не перегибать палку. О, кстати, собаки же носят палки!

— Принеси-ка, пёсик, своей госпоже бутылочку с кухни, будь хорошим!

— Да, госпожа! — и он пополз на кухню на четвереньках, радостно крутя головой. А я закурила — всё идет по плану. Я справляюсь.

— Гав-гав! — Гоблин вернулся, не вставая с колен, и неся в одной руке баттл ликера, а в другой стакан.

— Какая умница! — улыбнулась я. — Отличная девочка!

— За это мамочка даже позволит тебе кое-что, — я отпила большой глоток, и раздвигая ноги, притянула его к себе за волосы:

— И ты знаешь что!

…пока любовник снимал с меня зубами трусики, и очень старался быть «моей хорошей девочкой», натруждая язычок, я пила огромными глотками, стремясь забыться… И забывалась, уронив бутылку на ковер, кусая губы, и крича:

— Ах ты, маленькая… негодная… СУЧКААА!!!

Он едва дышал, когда был отпущен наконец из моих цепких жадных конечностей. Но и я обессилела от этой борьбы, полулёжа в своём роскошном кресле, позабыв и плетку и выпивку… Полуулыбалась, отдыхая, и созерцая из-под опущенных ресниц дивное зрелище — взрослый мужчина, молодой и крепкий, намного больше и сильнее меня — у моих ног! Стоит на коленях, и целует мои туфли! Ах, какой все-таки кайф, доминирование!

Ветер на знает меня такой, он не позволяет собой командовать. Только очень влёгкую.

А вот Гоблин теперь знает! И это только начало!

— Что это такое, кстати? — вздернула я брови.

— Что, госпожа? — Гоблин неуверенно заоглядывался, чуя подвох. И не зря — пришла пора добавить боли!

— Там, на ковре! — я кивнула на лужу ликера.

— Но это…

— Молчать! — я схватила его за ухо. — Подай плетку! Да не так, зубами, дура! У собак нет рук! — о, мне уже веселее! Кураж, чую кураж!

— Руки есть только у меня… — подумав, слегка шлепнула по щеке. — И эта лужа, её я пролила из-за тебя, корявая скотина!

— Да, госпожа! — он склонился в поклоне, стоя на четырех точках.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века