Я диктую. Воспоминания

Думаю, что эта профессия существовала во все времена, но сейчас она становится все более и более трудной. Профессиональные «стрелки» были на заметке у персонала фешенебельных гостиниц и баров и при попытке пройти получали от ворот поворот. Разумеется, за исключением, как я уже говорил, «стрелков» высокого полета, обладателей титулов и частицы «де».

Да и за вход в «Фуке», в бары «Ритца» или «Крийона» нужно было сунуть десятифранковую монету, а это не по карману мелкому «стрелку».

Поскольку я завел речь о сливках общества, хочу рассказать еще одну историю, но в отличие от предыдущих трогательную.

В тридцатые годы жила-была прославленная в прошлом певица, давно состарившаяся и разорившаяся. Когда-то она закатывала приемы у «Максима»[110], в полдень и по вечерам у нее был забронирован столик у «Фуке». А теперь деньги у нее перевелись, осталось только черное платье, сшитое у знаменитого парижского портного.

В течение пятнадцати лет я видел ее у «Фуке»: она сидела за одним и тем же столом — своим столом! — и любой ее заказ беспрекословно выполнялся. Так решила дирекция ресторана в память о том времени, когда она была одной из самых щедрых клиенток.

Она усаживалась в своем углу, делала заказ, ни к кому, кроме метрдотеля, не обращалась, потом незаметно уходила, и занятые собой посетители, за исключением некоторых, знававших ее в дни славы, даже не подозревали, что рядом находится одна из ярчайших звезд эстрады, которой Фуке из деликатности никогда не подавал счет.

Это правдивая история. Даже те, кто узнавал певицу, из вежливости старались не показывать этого и избегали подходить к ней, чтобы засвидетельствовать свое уважение.

Сам того не желая, я только что воскресил в памяти два полюса так называемой парижской жизни. С одной стороны, циники-профессионалы. С другой, худенькая маленькая женщина в черном, которая ест за «своим» столом.

Или вот еще русские послереволюционные эмигранты. Среди них были князья, великие князья, бывшие гвардейские полковники. За исключением тех, кто бежал из своей страны, сумев прихватить кое-какие драгоценности, они работали шоферами такси или швейцарами ночных кабаре на Монмартре. Я хорошо знал их.

Они образовали нечто вроде небольшой колонии и в будние дни брались за самую унизительную работу.

В квартале Пасси их колония снимала две комнаты. Четыре раза в месяц после работы эмигранты облачались в смокинги и мундиры с орденами и отправлялись в некое подобие клуба, которое они там создали. Здесь они пользовались тем лексиконом, что и во времена своего процветания; обращаясь друг к другу, присовокупляли титул. Был у них там и карточный стол: ведь в прежние времена эти люди были завсегдатаями игорных домов в Мариенбаде, Монте-Карло, Канне и Довиле.

Четыре раза в месяц они играли, но уже в соответствии с новыми возможностями: теперь ва-банк они могли пойти на однофранковую монету или десятифранковый билет.

Я вовсе не стараюсь кого-то разжалобить. Я просто констатирую.

28 ноября 1976

Издавна, можно сказать с детства, я придаю огромное значение так называемым ключевым словам. Первое такое слово, поразившее меня, я услышал от матери, которая произносила его по любому поводу:

— У меня есть самое необходимое для жизни.

Это странно трогало меня и вызывало, нет, не отчаянье, а жалость.

Ни психология, ни психиатрия, ни могучий аппарат юстиции пока еще не занимаются ключевыми словами.

Однако у каждого из нас есть свои ключевые слова, и они раскрывают человека куда больше, чем любые наблюдения за ним.

Я понял это, когда занимался собственными детьми. У них тоже были свои ключевые слова, которые они употребляли по всякому поводу. Эти-то слова как раз и определяли разницу между ними.

Самые обиходные ключевые слова сейчас: работа, усталость, мрачный, неинтересно, отчаяние, а самое частое — депрессия.

Редко встречаются: радость (я имею в виду радость жизни), удовлетворение собой, а еще реже — спокойствие.

Есть еще одно слово, которое как бы исчезло из языка. Это слово — усилие.

Усилие в радости. Связанное с усталостью, иногда трудное, но благодетельное. Так вот, я никогда не слышал, чтобы это слово произносили мои дети или люди, с которыми я встречаюсь.

Они предпочитают слово усталость; видимо, оно в данный момент в моде. Все устали. Впечатление такое, будто все едва ноги волочат, а жизнь — всего лишь тяжкий труд.

В общем-то, для некоторых так оно и есть. Я имею в виду рабочих и людей других специальностей, где человек вынужден тысячу раз на дню производить одни и те же движения, стоя у безликой машины и не общаясь с другими людьми.

Не знаю, каково соотношение между рабочими и людьми, ведущими жизнь куда более свободную. Когда рабочие выражают недовольство и протестуют, я полностью с ними согласен. Когда, чтобы поставить на ноги одного или двоих детей, мужчине приходится работать на одном конце города, а женщине на другом, отчего в их отношениях появляются горечь и утомление, я могу понять и это.