Я диктую. Воспоминания

— Маляр. Тщедушный человечек. Всякий раз, когда работал в нашем квартале, заходил ко мне выпить аперитив. У него все время была такая ухмылка, будто он насмехается над людьми или презирает их.

— Я не прошу вас комментировать.

— А тогда и не стоит рассказывать, потому что вы ничего не поймете.

— Подсудимый и человек, которого вы называете Мимиль, ссорились?

— В тот момент нет. Сперва они распили бутылочку божоле и вроде были настроены мирно.

— Как и когда все переменилось?

Свидетельница задумалась. Чувствовалось, что к своим показаниям она относится ответственно и говорить что попало не собирается.

— Они говорили о перевозках. Господин, который тут сидит, — она кивнула в сторону обвиняемого, — сказал, что почти все время находится в разъездах, объездил всю Францию и, бывает, сопровождает грузы за границу…

— Вы действительно слышали их разговор?

— Как вас слышу, господин судья.

— Называйте меня господин председательствующий и не забывайте, что вы должны обращаться к присяжным.

Она взглянула на двенадцать человек, сидящих, словно манекены в ярмарочном тире, в которые надо попасть шаром, чтобы выиграть приз — куклу.

— Так кому я все-таки должна рассказывать?

Да, баба она строптивая и сумеет за себя постоять.

— Вы должны отвечать только на вопросы, которые задам вам я или через меня защита.

— От чего это еще защита? Надеюсь, вы не собираетесь обвинять меня и заставлять рассказывать о муже?

— Почему вы не хотите говорить о муже?

— Я обязана отвечать?

— Вы поклялись говорить правду, всю правду, только правду.

— Лодырь он был. Чуть ли не целый день просиживал за белотом.

— И вы разошлись с ним, потому что он играл в белот?

— Ладно уж. Раз я не знаю, где он сейчас, и полиции небось тоже известно не больше моего, я расскажу все.

Ей необходима была поддержка председательствующего.

— Он любил маленьких девочек.

— Девочек какого возраста?

— Сказать — и то стыдно. Была у него одна лет тринадцати, дочка сапожника из нашего квартала. Да у него хватало и других, лишь бы они были хоть капельку миловидны и позволяли делать с собой это.

Слова «хоть капельку миловидны» странно прозвучали в устах этой женщины гренадерского роста и почти такого же могучего сложения, как обвиняемый.

— Короче, вы прогнали его из вашего общего дома из ревности?

— Никакого общего дома не было!

— Вы хотите сказать, что не жили вместе с мужем?

— Нет, этого я не хочу сказать. Но кафе и квартира над ним принадлежат только мне, над входом так и написано: «У Ольги».

— Вернемся к событиям четырнадцатого июня прошлого года.

— Я уже больше десяти раз рассказывала эту историю следователю, очень вежливому и терпеливому господину, и его секретарша все записала.

Председательствующий держится спокойно, но вокруг него возникает какой-то ореол нереальности. Он добросовестно исполняет свои обязанности, не чувствуя, однако, ни вкуса к ним, ни подлинной заинтересованности. Все эти люди вокруг ему чужды, как антиподы.

— Вы говорили о бутылке вина.

— Вовсе не о бутылке, господин судья, простите, господин председательствующий, а о полбутылке.

— А какая разница?

— Бутылка вмещает литр, а полбутылка — пол-литра.

— Судя по материалам дела, оба были пьяны.

— Несколько полбутылок выпили.

— Однако настроены оба были дружелюбно, во всяком случае, мирно.

— Не стану утверждать, но и отрицать тоже не стану.

— Почему?

— Потому что потом они стали задираться. Начал Мимиль, который со смехом дернул этого господина за усы.

— И тут они поругались?

— Нет еще. Это происходило как раз, когда шел разговор о перевозках грузов.

— Не понимаю.

— Узнав, что этот господин большую часть времени проводит в разъездах по Франции и даже за границу выезжает и что он женат, Мимиль начал, как обычно, ехидно ухмыляться, а его ухмылка страшно действует на нервы.

Из глубины зала раздается пронзительный голос:

— Я ни разу ему не изменила.

Женщину в розовом платье усаживают на место.

Председательствующий с сомнением спрашивает:

— Значит, тот, кого вы называете Мимиль, то есть Эмиль Андико, утверждал, что жена его приятеля изменяет ему?

— Нет, просто намекнул.

Свидетельница подыскивает слова. Она хочет быть правдивой и точной.

— Мимиль сказал: «Да ты с твоей комплекцией и усищами просто создан быть рогоносцем».

Сидящий между двумя жандармами обвиняемый, казалось, ничуть не интересуется тем, что говорит свидетельница. Создается впечатление, будто он с восторгом любуется залом, а ее даже не слышит. Порой он, не решаясь посмотреть в упор, искоса поглядывает на председательствующего, потом переводит взгляд на заседателей, на сидящих в два ряда присяжных, на скамьи для публики, где собрался самый разный народ, но, очевидно, больше всего жителей квартала и клиентов Ольги.

— В какой именно момент отношения обострились?

— А вы считаете, что обозвать рогоносцем — это недостаточно?

— Значит, сразу после этого обвиняемый и ударил?

— Нет. Они выпили еще полбутылку, но у этого человека, которого вы называете обвиняемым, было грустное, ничего не выражающее лицо. Если хотите знать мое мнение, то скажу: у него был такой вид, словно он что-то обдумывает.

— То, что услышал минуту назад?