Я диктую. Воспоминания

Мне подумалось, что сегодняшний день у меня в некотором смысле памятный. Когда я представил два первых романа о Мегрэ папаше Фейару, он сказал:

— Напишите мне штук десять-двенадцать таких, чтобы мы могли их выпускать по томику в месяц.

Он, должно быть, боялся, что я стану простаивать.

Меньше чем за год до этого я вернулся из Голландии, где написал первый роман о Мегрэ «Питер-латыш», а перед этим плавал по Северному морю на «Остготе» и тоже бешено работал.

По возвращении во Францию я не знал, куда податься, и искал спокойный уголок, где можно было бы работать без помех.

Я нашел его между Морсаном, где в крохотном ресторанчике встречались Бальзак, Александр Дюма и их друзья, и Сен-Пором, неподалеку от шлюза Ситангет — рыбачьего рая.

Став на якорь, что называется на лоне природы, примерно посредине между обеими деревнями, я то в каюте, то на палубе печатал один за другим романы о Мегрэ.

В то время, в 1931 году, когда мне исполнилось 28 лет, Довиль был самым модным летним курортом, где собиралось избранное общество. Там беспрестанно приземлялись аэропланы богатых англичан. На мощных автомобилях приезжали люди из самых отдаленных стран.

Гостиниц в Довиле было мало, и поэтому многие из сильных мира сего были счастливы заполучить для ночлега хотя бы ванную комнату.

Светские встречи происходили в «Баре Солнца», и человеку неизвестному проникнуть в него было трудно. Существовала такая традиция: в двух шагах от «Бара Солнца», на сходнях, как говорили тогда и, может быть, говорят до сих пор, находился книжный магазин, где каждый год 15 августа какой-нибудь писатель, стоя перед магазином за столом из некрашеного дерева, прямо на свежем воздухе подписывал свои книги.

За несколько дней Фейар предупредил меня, что в этом году раздавать автографы буду я. Я был никому не известен, потому что до того писал только развлекательные романы под псевдонимами. Все мои предшественники были знаменитостями, авторами бестселлеров.

«Остгот» стоял тогда на Сене много выше Корбейля, и я решил плыть в Довиль на нем. Ярко, мой шофер, сопровождал нас по прибрежному шоссе на «крайслере» шоколадного цвета.

Шлюзы, расширенные с того времени, когда я плавал на «Жинетте», отняли у меня гораздо больше времени, чем я предполагал. На борту находились Тижи, Буль, старина Олаф и наш приятель, которого называли Зиза.

Большую часть дня и почти всю ночь я простоял за штурвалом. Стоило мне ощутить усталость, как я подкреплялся стопкой водки. Видимо, поэтому я и не заглянул в находившийся под рукой годовой справочник по приливам и отливам.

В Довиль мы приплыли на рассвете. К причалу для яхт нельзя было подойти из-за отлива. Я спустился по реке, которая впадает в море в Трувиле, чуть ниже этого знаменитого причала, у которого стояли самые шикарные в мире яхты.

Я поискал, где бы пристроиться у набережной, но свободного места не было. Увидев рыбачье судно раза в два больше «Остгота», я пришвартовался к нему двумя канатами, ушел в каюту и уснул сном праведника.

Но долго спать не пришлось. Когда отлив достиг самой низкой точки, меня вдруг вышвырнуло из койки, а тарелки, супницы, чашки, рюмки посыпались на пол.

А случилось вот что. Рыбачье судно было пришвартовано к набережной ветхими канатами. «Остгот» повис у него на борту, и из-за этой дополнительной нагрузки канаты лопнули. Рыбачье судно по праву сильного повалило «Остгот» бортом на почти сухое дно реки и придавило. Понадобился подъемный кран, чтобы поставить их вертикально. Но вопреки ожиданиям гораздо сильнее пострадало большое рыбачье судно: оно было старое и получило сквозную пробоину в правом борту.

В Довиле 15 августа начинается не 15 августа, а несколькими днями раньше. Все, кто фланировал по набережной, сбились вокруг жертв кораблекрушения, так что кран, не такой совершенный, как нынешние, с трудом пробился сквозь толпу, чтобы вернуть суда в нормальное положение.

У меня как раз началось похмелье. До сих пор помню жесты рыбаков, их угрозы и откровенно враждебное поведение.

Здесь я должен сделать отступление. За несколько дней до отплытия из Морсана ко мне явился агент страховой компании, чтобы застраховать меня от всех опасностей плавания.

Я не проявлял энтузиазма. Но он так настаивал, что в конце концов я подписал страховой полис сроком на пятнадцать дней. Тут агент увидел Олафа и поинтересовался:

— А пес застрахован?

Я ответил, что это тишайшее из животных и нет никакой надобности его страховать. Агент ответил, что за десять или двадцать франков, точно не помню, он оформит страховку на собаку и на ущерб, который она может кому-либо причинить.

Короче, я подписал оба полиса. А ведь я три года плавал в куда более опасных условиях, и никаких неприятностей со мной не случалось.

Не помню, сколько рыбаков с судна, к которому я пришвартовался, предъявили иск о возмещении убытков, но сумма была достаточно большая.

И вдруг посреди нудных объяснений с рыбаками раздался вопль Буль:

— Олаф исчез!