Я диктую. Воспоминания

В напряженные моменты Мегрэ любит помешивать угли в печке, как я в отрочестве, но дело в том, что на набережной Орфевр в ту пору не было центрального отопления и в каждом кабинете имелась печка.

Впрочем, я и не смог бы создать второго себя, потому что не знал себя и не пытался познать.

Но теперь вместе со старостью пришло время, когда пытаешься распутать клубок событий, составляющих жизнь. С отрочества, с самого детства я был захвачен судьбами окружавших меня людей, и прежде всего многочисленных членов нашей семьи. В сущности, у меня в жизни были две постоянные темы: во-первых, тайна женщины, ставшая для меня чуть ли не навязчивой идеей, хотя стремление раскрыть ее было проявлением потребности в человеческом общении и в любви; во-вторых, почти такое же неотступное стремление хоть как-то постичь судьбы людей, с которыми я сталкивался.

Такое же стремление было, пожалуй, и главной страстью Мегрэ.

Словом, понять людей, понять истоки их слабостей и никогда не осуждать их.

Я начал наблюдать — безотчетно, потому что был слишком мал, чтобы делать это сознательно, — за своими близкими: сперва за матерью и отцом, потом за дедом Сименоном (мой дед Брюль давно умер), за двумя десятками дядей и теток с обеих сторон, за многочисленными двоюродными братьями и сестрами, за жизненными путями которых я следил так долго, как мог; мне до сих пор случается добывать сведения об их судьбе.

Отсюда — титул «штопальщика судеб», о котором впоследствии мечтал Мегрэ.

Я попытался углубиться в историю и проследить смену поколений в нашем роду.

Что касается сименоновской ветви, то совсем недавно благодаря книге одного университетского профессора, перерывшего все мэрии и ризницы церквей во фламандской провинции Лимбург, случай позволил мне дойти до XVII века.

До выхода этой книги я верил легенде, отзвуки которой слышал еще мой дед; я уже рассказывал ее. Согласно ей, наполеоновский солдат, бретонец по происхождению, раненный в русском походе, остановился на поправку в бельгийском Лимбурге и, как в дешевом романе, женился на дочери приютившего его фермера.

Живя впоследствии в Бретани, я искал фамилию Сименон во всех телефонных справочниках провинции, но не нашел ничего даже отдаленно похожего. Розысков по всей Франции я не производил. А потом я узнал о существовании советского писателя по фамилии Семенов и задумался: а что, если раненым с лимбургской фермы был солдат вовсе не отступающей наполеоновской армии, а как раз напротив, русской, преследующей французов?

Интересно, что недели две назад этот писатель Семенов навестил меня в нашем домике. Это могла быть встреча родственников!

Но книга профессора Рюттена положила конец легендам. Уже в тысяча шестисотых годах один Сименон батрачил на фермах в окрестностях Лимбурга, то есть был, как говорят теперь, поденщиком — отдавал внаем свои руки и продавал свой пот за поденную, понедельную или помесячную плату.

Его дети, внуки и прапраправнуки продолжали работать на фермах все в той же провинции. Из этой однообразной генеалогии было всего несколько исключений: кюре, мельник, а в недавние времена помощник льежского епископа, двоюродный брат моего деда, с которым я был знаком, и сам мой дед Кретьен Сименон, в юности обошедший бродячим подмастерьем всю Европу с целью изучить шляпное ремесло.

Дед был одним из последних шляпников, обрекших себя на такое трудное ученичество, но зато он делал и цилиндры, еще бывшие в моде, когда я родился, и шляпы из черного фетра, секрет изготовления которого он узнал в Вене, и шляпы из итальянской соломки, и картузы.

Почему он решил обосноваться в Льеже, я не знаю.

Я ни разу не осмелился спросить его об этом. В детстве дед казался мне страшно грозным. Был он высоким, за метр восемьдесят, как мой отец и мои сыновья, и носил пышные бисмарковские усы, которые поседели у меня на глазах. Держался очень прямо, был немногословен, но, когда говорил, понять его живописный язык было затруднительно: дед мешал французские, фламандские, немецкие, итальянские и бог знает еще какие слова.

Когда клиент спрашивал шляпу определенного фасона, дед молча оглядывал его, снимал мерку головы и шел к полкам выбрать шляпу. Водрузив ее на голову, клиент изумленно взирал на свое отражение в зеркале и позволял себе не соглашаться с выбором деда:

— Вам не кажется, что она мне чуть-чуть велика?

— Нет, — лаконично отвечал дед.

— У меня впечатление, что цвет…

— Вам идет.

В лавке на улице Пюиз-ан-Сок не выбирали и не приказывали открывать десятки шляпных коробок. Если предложенная шляпа клиенту не нравилась, ему оставалось только уйти.

Каждое утро дед вместе с несколькими друзьями своего возраста купался в Маасе и брал меня с собой; на реке была огорожена купальня — в дно вбиты колья, натянуты веревки — и стояла многоярусная вышка для прыжков.