Я диктую. Воспоминания

Потому-то я и продолжаю уже три года диктовать, хотя в том, что я диктую, нет ничего сенсационного и это не ведет ни к какому открытию, разве только к постепенному, страшно медленному, быть может, скучному для других открытию самого себя.

Но не к открытию себя как человека, записанного в актах гражданского состояния под моей фамилией, а к открытию некоторых проблем, общих для всех людей. Именно поэтому первый том этой серии я озаглавил «Человек как все» и, если бы не боязнь совершить неблагоразумный поступок, отдал бы предпочтение этому неопределенному названию перед всеми остальными.

Лет двадцать, а то и больше назад вышла одна книга, извлеченная из забвения. Это дневник обычного англичанина Сэмюэла Пэписа[92], который тихо, без каких бы то ни было литературных амбиций, без малейшего заблуждения насчет действительной значимости описываемого отмечал день за днем любые свои дела, поступки, мысли и самые незначительные расходы.

Происходило это за много веков до нас, не скажу даже точно — за сколько, в эпоху, когда у англичан было обыкновение обезглавливать своих королей и королев.

Эпоха эта описана у знаменитейших авторов, в многочисленных философских и научных трудах.

Но дневник человека по имени Сэмюэл Пэпис дает мне куда более полное ощущение знакомства с жизнью Англии того времени.

Значит, я на склоне дней собираюсь сыграть роль Сэмюэла Пэписа? Если только заметки, которые я почти ежедневно наговариваю в микрофон, не будут достойны мусорного ящика.

Но в любом случае я с подозрением отношусь к старательно отработанным анализам интеллектуалов. Жизнь интеллектуалов протекает в узком кругу. И читают они друг друга. И пишут друг для друга.

А моя цель — дать свидетельство о человеке с улицы, то есть просто человеке, каким я считаю и себя.

24 мая 1976

Если память не изменяет мне, последняя из прямых потомков Мольера умерла в нищете — среди статуй предка и под звуки посвященных ему речей.

В то же время потомки торговца пушками Шнейдера входят в состав так называемых «больших семей» — промышленных, оружейных, банковских, коммерческих. Еще один пример: Ротшильды, которые благодаря поддельной телеграмме первенствуют в Европе и даже в Америке[93].

Продолжать перечень подобных династий я мог бы до бесконечности. Барон Ампен соперничает сегодня со Шнейдером только потому, что король Леопольд II взял его прадеда компаньоном в разные международные компании, в частности орудовавшие в Бельгийском Конго.

Дрейфусы благодаря спекуляциям на зерне смогли перекупить «Энтрансижан», газету, созданную журналистом Леоном Байби, и тот не сегодня-завтра найдет дверь собственного кабинета закрытой.

Законом установлено, что после смерти автора права на его произведения переходят к его семье на срок всего в пятьдесят лет.

Почему то же самое не относится к Ротшильдам, Дрейфусам, Шнейдерам, которые царствуют уже больше чем сто пятьдесят лет?

Возьмем Мопассана: во Франции он считался второразрядным писателем, в большинстве же стран мира был знаменит куда больше, чем десятки других французских авторов, таких, как Поль Бурже[94], Баррес[95] и прочие им подобные, кто кукарекал по команде.

Где сейчас наследники Мопассана? На что они живут? Пятьдесят лет прошло. Несомненно, они не являются членами правления тридцати-сорока компаний сразу, как хозяева металлургических заводов или банкиры. Они впали в безвестность и, возможно, стыдятся своей фамилии.

Какое же приводится оправдание этому закону о пятидесяти годах, который касается писателей, но не сомнительных дельцов и фабрикантов, бог знает что производящих?

А вот какое: произведения писателя принадлежат национальной культуре.

Значит, по истечении пятидесяти лет можно законно прикарманить его наследство, непрерывность которого для людей других профессий соблюдается, и оставить его потомков ни с чем?

Говорят, что книгу можно продавать дешевле и сделать ее доступней для народа.

Однако на этом выигрывают только издатели. Книги покойного писателя начинают идти лавиной, чуть только истекает срок авторского права.

29 мая 1976

Вчера состоялось закрытие Каннского фестиваля. Все как обычно: свистки, аплодисменты, давка чуть не до драки. Как всегда, журналисты несогласны с большей частью присужденных жюри премий.

Я тут же вспомнил одну старую историю. После возвращения из Штатов я временно обосновался в Канне и присутствовал на двух фестивалях, но без исполнения каких-либо официальных функций, просто как зритель. Генеральный директор фестиваля спросил, не смогу ли я быть председателем жюри в один из ближайших годов, на что я ответил, что у меня не получится.

Тогда я еще не знал, что то ли на будущий год, то ли года через два бельгийское правительство обратится ко мне с просьбой председательствовать в жюри кинопоказа на Брюссельской международной выставке. Я пытался уклониться, но в конце концов вынужден был дать согласие.

На нас не оказывали никакого давления ни организаторы, ни продюсеры.

Через несколько недель после этого мне нанес визит генеральный директор Каннского фестиваля.