Я диктую. Воспоминания

Я часто рассказывал о своей мечте быть патриархом. Последние три дня я в некотором смысле был им. Три, а то и четыре раза я усаживался за стол со всеми моими детьми и внуками, то есть со всеми Сименонами.

Когда дети приезжают по отдельности, между нами возникают некоторые трения. Я боялся общего съезда. И зря.

Четверо моих детей и двое внуков, которых я почти не знал, но с которыми, должен признаться, с удовольствием познакомился поближе, вели себя неподражаемо.

Я не пессимист. Я никогда не отчаивался из-за детей, даже если мне случалось говорить о них довольно горькие вещи.

Сегодня они все один за другим уехали, и наш домик обрел свой привычный облик и атмосферу. Я благодарен детям за те часы, которые они мне посвятили, а вчера вечером, например, у меня даже возникло чувство, будто я помолодел.

Я получил урок. Такие уроки получаешь всю жизнь. Мечта об исполненном мудрости патриархе оказалась ошибочной. Я понял, что, подобно всем родителям, волнующимся из-за кори или расстройства желудка, я беспокоился из-за пустяков.

Это вовсе не значит, что жизнь пойдет теперь гладко, без сучка без задоринки. Появятся новые осложнения, но я знаю, что в случае необходимости все Сименоны от мала до велика могут жить дружно.

Тереза присутствовала при этом и неизменно поддерживала меня. Когда я бывал в нерешительности, мне достаточно было поймать ее взгляд.

Все прошло хорошо, даже отлично, и я надеюсь, я верю, что все остались довольны. Я частенько настроен пессимистически или сдержанно оптимистически, и поэтому сегодня с большим удовлетворением говорю об этой семейной встрече, продолжавшейся целых три дня впервые за много лет.

20 сентября 1976

В США, да и в других странах, нередко бывает, что человек шестидесяти-семидесяти лет третьим или четвертым браком женится на двадцатилетней девушке. Такое происходит не только в Голливуде, а повсюду, где есть богатые старики и честолюбивые девицы.

Такой старик не колеблясь заводит ребенка, а то и двух, несмотря на то что у него уже есть дети от предыдущих жен.

Удачных браков подобного рода мало. Очень редко все идет счастливо, гораздо чаще кончается судебным процессом (не всегда мирным), а иногда и драмой.

Когда я женился на Тижи, мне было двадцать, ей двадцать три. Обручился я в семнадцать. Сейчас Тижи семьдесят шесть, здоровье у нее, к счастью, превосходное, и я рад этому. Мы прожили вместе двадцать два года, но завести ребенка, моего старшего сына Марка, она согласилась, только когда ей исполнилось тридцать девять.

С Д. я встретился в 1945 году. Ей было двадцать пять, мне — сорок два, так что разница между нами была, если я правильно считаю, в семнадцать лет.

Мы уже давно живем отдельно и много лет не виделись. Боюсь даже, что, встретившись на улице, не узнаю Д. Я только мельком издали видел ее в суде, и теперь, пытаясь вспомнить, как она выглядела, морщу лоб.

Мне понадобилось дожить до седьмого десятка, чтобы узнать, что такое любовь. Все началось в кабинете моего издателя Мондадори. Не могу сказать, что меня как громом поразило. Просто, увидев Терезу впервые, я смутно ощутил, что она сыграет важную роль в моей жизни.

И не ошибся. Она сыграла самую важную роль: позволила мне познать любовь и сделала меня счастливым.

Тем не менее различие в возрасте между нами весьма значительно. Мне семьдесят три с половиной. Ей всего пятьдесят. Так что разница составляет двадцать три с половиной года.

Но мы оба уже давно забыли о ней. Я по крайней мере надеюсь на это и даже уверен, что так оно и есть.

Как начинается любовь? Я говорю о любви глубокой, как у нас, а не о той, что длится несколько лет, а порой и двадцать два года, но при этом не является настоящей.

Естественно, наши отношения начались, как обычно, то есть очень скоро мы вступили в связь.

Но еще долго, в течение месяцев, если не первых лет, мы узнавали друг друга. И старательно избегали слова «любовь» и не говорили о нежности.

Но именно нежность с самого начала притягивала меня к Терезе. Я присматривался к ней. Следовал за нею взглядом. Если она случайно отсутствовала, я чувствовал, что мне чего-то недостает, и начинал нервничать.

Мне трудно говорить от ее имени, но я был бы удивлен, если бы оказалось, что эволюция наших чувств была не синхронной.

В Эпаленже бывали моменты, когда я спускался на первый этаж, чтобы написать очередную главу романа, а Тереза оставалась на втором, прислушиваясь к стрекоту моей пишущей машинки.

Я подыскиваю определение для нашей любви, которую называю просто любовью; мне понадобилось столько лет, чтобы открыть ее.

Для нее нет другого определения, кроме одного: любовь — это такое слияние двоих, при котором общение днем и, добавлю, даже ночью происходит безмолвно, без слов.

Часто, когда мы ложимся спать, Тереза блаженно вздыхает:

— Наконец-то в постель!

И мы рука в руке, не двигаясь, молча засыпаем, каждый прислушивается к дыханию другого, чтобы определить, когда тот уснул.

Нет, мы не держимся всю ночь за руки; нередко бывает, что, когда мы просыпаемся, наши пальцы переплетены или моя рука лежит на бедре Терезы.