Я – дочь врага народа

Однако в дом Нюшке всё-таки не пошлось. Она не могла представить себе, как сообщить Катерине о Мицаевых горестях. Сказать, что совсем худо старику, значит обозлить Марию; не сказать – хозяйка спросит: почему старая не пришла?

Чтобы как-то определиться в себе, девочка влезла на кучу откинутого от калитки снега и там, у самого забора, утонула в сугробе. Но не успела путём затаиться, как осознала, что дед Мицай, без её участия может умереть!

Давно так не плакала Нюшка. Со словами «сиротинушка несчастная», сказанными в Татарске заплаканной старухою, запало ей в душу понятие, что право на слёзы, на капризы, на жалобы у неё отнято сиротством. С той самой поры она и начала сторониться чужой доброты. Хотя вряд ли столь малый человек мог осознавать, что тем самым Провидение хранит в нём чистоту собственного достоинства. Однако сдержанности этой в девочке накопилось столько, что сейчас, не заплакав, она могла бы ею задохнуться!

Но выплакаться досуха помешали ей скрип санных полозьев да конское фырканье. А ещё тот голос, что лился елеем на Марию в коридоре татарского госпиталя. Голос Бориса Михайловича, который спросил:

– Вот здесь она и живёт?

Нюшка отыскала в заплоте широкую щель и увидела потеху: плюгавый Осип, сосед стариков Мицаев, подёргивая нервными локотками, будто подхватывая сползающие брюки, силился вытянуть из обшивней[7] толстого аптекаря. Раздутый сытой жизнью, тот колыхался пузырём в распахнутой кожуре тулупа и никак не мог вывалиться на свободу.

Вдруг он отстранил Осипа и сотворил глазами такой солнечный восход, что Нюшка сразу поняла, кого он тем сиянием пожелал ослепить.

Мария, одетая в свою полудошку, спешно подошла к саням, заговорила:

– Нет, нет! Што вы! Што вы! Только не сюда… Только не сюда!

– Господи Боже ж мой! – тихо воскликнул аптекарь. – Бедная моя! Запуганная моя девочка!

Нюшка подумала, что на том и притихнут его жалкости, да нет. Он даже кинулся в народную мудрость:

– Ч-что, милая? В чужом дому, как в дыму? И не жжётся, да плачется?

Продолжая кудахтать, он явно выжимал из Марии жалобу. Нюшке и той показалось, что тёткины дела и впрямь плачевны. Но Мария оборвала эту мазню. Забравшись в сани, она почти приказала Борису Михайловичу:

– Не надо… здесь!

Затем повелела:

– Давай, Осип, к тебе… Давай, давай!

Когда голоса вместе со скрипом санных полозьев удалились, Нюшка выбралась из сугроба. Она было направилась в дом, но на крыльце вспомнила, какую страшную весть несёт с собою. В голове её с быстротой несущегося под уклон колеса закружилась одна и та же мысль: сказать, что Мицай помирает, значит отпустить беду с языка…

Только вдруг «колесо» её страха налетело на стенку памяти. Нюшка вспомнила: когда в госпитале она очнулась от беспамятства, то сразу над собою услышала сказанное тётей Пашей-санитаркой:

– Помрёт девка!

Потом тётя Паша оправдывалась перед нею:

– И померла бы, когда бы не профессор Мыш, с Новосибирску… Приезжал на днях; тебя тоже доктора наши ему показали. Велел порошком каким-то новым поить… Без того порошка, девка, был бы тебе каюк!

Теперь, на крыльце, Нюшке показалось, что та самая санитарка и подсказала ей верный выход. Девочка даже огляделась. Но только воробьи под застрехой сарая трепыхались да чирикали, отгоняя от себя стужу.

Таким же озябшим воробьём Нюшка сорвалась с крыльца. Лётом пустилась она по-над стылой землёю в знакомый край деревни, следом за аптекарскими санями. Она была уверена, что если исполнит задуманное, то дед Мицай выживет…

Сани уже стояли в соседнем дворе, у самого крыльца. Меренок ещё не был выпряжен. Девочка перелезла к сенной двери прямиком через обшивни. Она не стала отряхиваться, не догадалась поправить платок, а вкатила туда, где её никто не ждал, встрёпанным пугалом.

Четыре пары глаз воззрились на неё с недоумением, словно увидели живую нечисть.

– Чего тебе, деточка? – первым пожелал узнать аптекарь.

Но Мария тут же сбила Нюшку с толкового ответа вопросом:

– За мной, что ли, прислали? Беги скажи: через час буду. Ну чего стоишь? Ступай, когда велят!

– Погодите, Мария Филипповна, – мягко остановил её аптекарь и догадливо произнёс: – Видите, ребёнок растерян. Думаю, ч-что ему меня не хватает для ответа?

И от Марии он опять обратился к Нюшке:

– Ребёнок сейчас немного погуляет по улочке, подождёт, когда взрослые свободными станут. Они потом понятливее будут для ребёнка такого хорошего, чтобы он захотел рассказать им свою нужду. Согласна, милая девочка?

Заворожённая его голосом Нюшка кивнула, но с места не сдвинулась.

– Ты же у-умница, – продолжил Борис Михайлович, – ты же меня поняла. На улочку, милая, на улочку… Надо уметь немного ждать…

С Марииной подачи Нюшка оказалась в сенях. Но дальше не пошла; опустилась у двери на корточки, чтобы выходящие могли вспомнить про неё.

А в доме тот же голос так же ласково, но очень слышно спросил:

– Ну-у же, голубчик! Ты у нас ч-что-о? Намерен и дальше так шали-ить?