Я догоню вас на небесах

И тут я получил ведром в лоб, да так, что с катушек слетел и вывалился из кладовой. Тут же вскочил и, заслонив голову рукой, помчался в кузницу. Феня бежала за мной и уже в кузнице трахнула меня по голове еще раз.

- Я тебе дам, дистрофик проклятый, совкового масла, захлебнешься!

- А Дарья Никитична где? - спросил кузнец.

- У нее дочь захворала. Попросила меня подменить... Это вы его подучили? И вы негодяи. Старые, а негодяи, - сказала она и ушла, так и не порозовев лицом.

Я пошел за ней. Я уже понимал, что не удался какой-то розыгрыш, но спрашивать у кузнеца и начальника производства мне не захотелось. Я пришел к мельнику.

- Что у тебя с головой? - спросил он.

- От любви до ненависти один шаг, а вот от ненависти до любви дорога без конца. - Я рассказал ему, как меня Феня отделала.

На голове у меня к тому времени уже волосы отросли. Сначала на голом черепе появился мягкий пушок, он был похож на сияние, такой пушок бывает на щенках. Я его сбрил. Новые волосы выросли крепкие, но я их тоже сбрил. Теперь на голове густо перло что-то похожее на проволоку.

Змеилась, распахав эту поросль, длинная рана с белыми краями - крови вытекло мало.

- Совковое масло - на местном наречии - мужское семя, - объяснил мельник.

Мне стало жаль Феню.

При встрече она отворачивалась от меня или опускала голову. От Скулы она знала, что не я навел пацанов на Збышека, но в чем-то я был перед ней виноват. Это была какая-то непростая вина.

Первого января 1943 года я пошел по призыву в армию. Провожал меня мельник.

- С Богом, - сказал он.

Он долго махал мне. И была дорога снежная, неширокая. И мешок мой был легок. На войну с тяжелым мешком не ходят.

Так я и иду по этой дороге с легким мешком за плечами. Лишь голова становится тяжелее от груза памяти, который нельзя уложить в какую-то уже привычную форму.

На станции Кын ко мне подошла Феня.

- Я не тебя жду, - сказала она. - Я в Свердловск. В госпиталь санитаркой. Не могу я здесь больше...

Мой поезд пришел раньше. Она подсадила меня в вагон. Губы ее хотели что-то сказать: не разум, не сердце, но только губы. Я понял их.

Память моя - как лес. Все деревья в моем лесу полые. В них возникает звук, от низкого рокота до высоких смычковых нот.

Все кусты, и все травы, и все цветы... От них задыхаешься...

А Збышека я встретил на войне. Случилось это уже после освобождения Варшавы.

Наша машина остановилась у какого-то польского поместья. Пруд большой перед домом. На днях был сильный ветер, и снег с пруда сорвало. Лед светился нежно-бирюзовым светом. И вот все мы разом, не сговариваясь, торопливо срезали в постриженных кустах по палке и бросились на лед. На льду из ватников сложили ворота. Шайбой нам служила граната с вывинченным запалом. Хоккей! Мы так торопились, так орали. Мы играли без вратарей. Каждый хотел гранату по льду гонять, а стоять в воротах никто не хотел. Вдруг нас стало вдвое больше. На берегу пруда, рядом с нашей машиной стояли две "тридцатьчетверки" с польскими орлами.

Мы разделились на команды. Выбросили гранату в игру.

И тут мы столкнулись со Збышеком. Я и он - нос к носу. Мы сразу узнали друг друга. Мы с маху обнялись и упали на лед. Мы орали. Мы махали руками. Мы шлепали друг друга по плечам...

Подо льдом стояли и шевелили жабрами и хвостами полуметровые красные рыбы. Они подплывали. Их становилось все больше.

День был солнечный, белоснежный - весь он, от небес до нас грешных, орущих на льду, напомнил мне хрустальное яйцо в медленном, но все убыстряющемся вращении.

Еще были живы и Егор, и Паша Перевесов, и Толик Сивашкин.

Мы играли в хоккей гранатой.

День был солнечный и белоснежный...

Две маленькие девочки мне объясняли: "Надо взять синего-синего, прибавить немножко белого-белого и получится голубое-голубое..."

И она вошла. Писатель Пе ей дверь открыл, - ошеломляюще молодая, тощая, с головой, похожей на осенний осиновый веник.

Поздоровавшись, она вынула из сумки хрустальное яйцо и положила его на стол.

- Бабушка говорит, что вам оно сейчас нужнее.

Я обнял ее. Плечи расправил. Писатель Пе печально заварил чай грузинский.

Воробьи за окном чирикали легкий птичий мотивчик.

Ее звали так же, как бабушку.

Наталья знала, - я жду ее молодой. Во снах и мечтаниях девы являются нам молодыми. Конечно знала - на небесах стариков нет.