Я — «Дракон». Атакую!..

Опыт в таких делах накопился у меня уже немалый, так что, выслушав испытателя, изучив все прилагаемые к машине характеристики, я вылетел на ней и сразу понял — в истребительной авиации сказано новое слово. Забегая вперед, замечу, что летчики противовоздушной обороны страны освоили тот перехватчик и сейчас надежно охраняют на нем наше мирное небо. А тогда работа с предложенной строевым частям машиной только начиналась.

И вот я готовлюсь лететь на пуск боевых ракет. Лететь нужно было довольно далеко — от одного из подмосковных аэродромов до жарких южных песков. Там посадка, заправка и работа на полигоне.

Погода, помню, стояла сложная: нижняя кромка облаков замерла на высоте 150 метров, верхняя — на 10000, видимость по горизонту — 2 километра. Вариант, как говорится, далеко не генеральский (в шутку облегченный вариант сложных метеоусловий, когда и видимость получше, и облака от земли повыше — все не так трудно пробиваться сквозь них! — пилоты называют «генеральским минимумом»). Но я взлетел, пробил десятикилометровую толщу облачности, отрегулировал машину триммерами рулей так, что практически она сама выдерживала и заданный курс, и высоту полета — управлял ею играючи, кончиками пальцев.

А утро тогда только занималось. Солнца внизу, у земли, не видно было из-за непогоды, ко мне же оно тянулось все настойчивей. Наконец огромный раскаленный диск выплыл из облаков, и вот на высоте двенадцати тысяч метров, словно над застывшим горным озером, зажглась удивительная по красоте заря. Казалось, что я попал в царство снов…

Оставшись наедине со своими мыслями, я предался беспечным размышлениям. «Вот, — подумалось, — танец маленьких лебедей где бы исполнять — на облаках!..»

И представил вдруг на миг сцену Большого театра, известную балерину, и тут что-то меня смутило. «Как ведь, однако, долго танцует она… Что и говорить, — рассуждал я про себя, — разные там фуэте, антраша выполняет мастерски. Но среди других „лебедей“, юных да расцветающих, положа руку на сердце, слишком ли смотрится?..»

Турбины перехватчика монотонно гудели где-то за моей спиной. Стрелки приборов равнодушно замерли на циферблатах, сквозь фонарь кабины начали пригревать утренние лучи солнца. Движения над бескрайним белым озером не чувствовалось. Казалось, будто все вокруг навсегда остановилось — и облака, и эта машина с удивительными аэродинамическими формами, и сама жизнь… И тогда, к месту или не к месту, подумалось: «А ведь со сцены надо уходить вовремя…»

Мысль мелькнула, но не угасла. Словно тень вошла в мою кабину и стала повторяться все настойчивей:

«Уходить вовремя… Надо уходить вовремя…»

Да, мне шел уже 64-й год. Я летал на всех типах реактивных истребителей, летал без скидок на возраст, как любой молодой летчик, иначе бы и не смог. Врачи, конечно, не раз намекали: «Не пора ли, товарищ маршал, кончать с полетами? Все-таки седьмой десяток…» И теоретически я понимал: конечно, пора, для летчика я давно старик. Но я всегда боялся этих врачей, боялся медленной болезни и лекарств. Боялся жены с заплаканными глазами, которая будет делать вид, что «еще есть надежда…». Боялся себя — немощного, все понимающего и все-таки надеющегося, верящего… И продолжал летать, просто не представляя себя без скорости, без напряженной работы в небе.

Но теперь летать мне постоянно мешала та мысль — о сцене. Известная балерина стала чуть ли не моим кровным врагом! Я уже не мог смотреть даже телепередачи с ее участием. А «о сцене» напоминало то одно, то другое.

Раз попалась в руки книга о жизни Льва Толстого в Ясной Поляне. Люблю Толстого. Но читаю письмо Льва Николаевича — и опять о своем…

«…Ты описываешь свою жизнь в жидовском местечке, и, поверишь ли, мне завидно. Ох, как это хорошо в твоих годах посидеть одному с собой, с глазу на глаз, и именно в артиллерийском кружку офицеров, — пишет он брату жены Софьи Андреевны. — Не много, как в полку, и дряни нет, и не один, а с людьми, которых уже так насквозь изучишь и с которыми сблизишься хорошо. А это-то и приятно, и полезно… (…) Я очень счастлив, но когда представишь себе твою жизнь, то кажется, что самое-то счастье состоит в том, чтоб было 19 лет, ехать верхом мимо взвода артиллерии, закуривать папироску, тыкая в пальник, который подает 4-й № Захарченко какой-нибудь, и думать: „Коли бы только все знали, какой я молодец!..“