Я — «Дракон». Атакую!..

Напомню, шла весна. С сопок весело бежали бесчисленные ручьи. Их мелодичное журчание сливалось в неумолчный музыкальный шум. И вот сквозь этот шум в. долине, покрытой сплошным ковром дикорастущих ирисов, ярких маков, летел, рвался едва ли не до самого,1 неба голос, от которого шарахались во все стороны полосатые бурундуки…

В результате таких вокальных упражнений голос действительно окреп, стал тверже, команды теперь мой звучали раскатисто, звонко. А дальше сработала, так сказать, обратная связь: я не только «вошел в голос», но и почувствовал уверенность, легкость в каждом своем движении, в каждом повороте.

Наконец экзамены. Экзамены — не совсем точная формулировка проверки нашей военной подготовки, но по духу, по тому настроению, которое сопровождало это мероприятие, иначе его не назовешь. В самом деле, когда подошла моя очередь отчитываться перед командующим Дальневосточным фронтом, легкий трепет — будто тянешь экзаменационный билет со стола — невольно охватил меня, и я замер. Потом доложил, что вот, мол, командир авиадивизии капитан такой-то прибыл с отделением красноармейцев, на что он согласно кивнул головой, и тогда я буквально ринулся демонстрировать, со своими парнями все, чему научились. мы за месяц добросовестной тренировки.

Закончив работу, глянул бегло на командующего, на представителей комиссии и заметил, что все: они чему-то улыбались. Легкая тревога всколыхнулась было снова: «Провалился!..» Но я тут же собрался — что уж теперь горевать! — занял со своим отделением место в общем строю и стал дожидаться решения командующего.

Последние комдивы-строевики под занавес работали, на мой взгляд, вообще безукоризненно. Даже подумал: как это я раньше не замечал, насколько это здорово и красиво — уметь по-военному четко, со своего рода изяществом и шиком просто подойти и просто доложить, выполнить поворот, отдать команду… Когда отчитываться о своей строевой подготовке больше было некому, Апанасенко и начальник штаба фронта генерал Смородинов некоторое время совещались. Затем командующий подошел к общему строю, и все з-амерли.

— Товарищи командиры! — зычным голосом начал Апанасенко. — В итоге смотра строевой подготовки… — Иосиф Родионович говорил чуточку нараспев, как обычно зачитывают приказы, и я уже приготовился к той части выступления, которая обычно начинается со слов:

«но наряду с успехами у нас еще имеются…» И вдруг действительно слышу свою фамилию.

… — Командиру двадцать девятой истребительной авиадивизии капитану Савицкому объявляю благодарность и награждаю его отрезом генеральского сукна на шинель, саблей, амуницией и шпорами.

Я не сразу даже сообразил, что это относится ко мне. Кто-то из строя подтолкнул: «Давай, летчик, давай!» — и уже чисто механически я повторил тот же подход к начальству, представление по уставу, но уже без тревоги, а с нескрываемой радостью на лице.

После такой победы мы с комиссаром дивизии недоумевали: как могло случиться, что зубры строевой подготовки — командиры стрелковых и кавалерийских дивизий уступили место летчику? Пришли к выводу, что те понадеялись на свой опыт, знание дела, поэтому готовились мало, во всяком случае, не с таким энтузиазмом, как я, ну и не обошли на виражах!

А у меня после блестящей победы в строевой подготовке появилась новая забота. Теперь к командующему предстояло являться всякий раз, так сказать, по всей форме. А «вся форма» — это значит при сабле и со шпорами. Опять проблема! Саблю я раз надел да чуть не упал: запуталась она у меня между ног. И шпоры эти для меня — что были, что не были. У пехоты почему-то звенели, вызывая зависть прохожих и восторг владельца этого кавалерийского атрибута, а на моих сапогах — одно только название, что шпоры.

Такое положение дел меня не устраивало. Лучший строевик — на весь Дальний Восток, теперь уже можно было так сказать, и вдруг путается в сабле! Хорошо бы я выглядел перед командующим Апанасенко. Нет, что-то надо было делать. Если быть — так быть лучшим! Этому правилу я не хотел изменять…

Неподалеку от нас стоял разведывательный кавалерийский дивизион. Хоть и мешало мне слегка самолюбие, пришел я все же как-то к кавалеристам и стал держать приблизительно такую речь:

— Братцы! Научите управлять вашей саблей — болтается как палка. В строю ни налево ни направо не повернись — обязательно кого-то зацепит, кого-то ударит. И шпоры: у вас вон целый оркестр, а мои — ни гугу.

Ну, конечно, у кавалеристов заботы летчика-капитана вызвали смех. Но все-таки на выучку к себе взяли, помогли. Научили, как правильно вынимать саблю из ножен, как укладывать, показали все приемы с нею в строю, раскрыли немало своих профессиональных секретов. Однако, чтобы держать марку лучшего строевика, мне предстояло еще немало поработать здесь самому, и каждое утро у себя в кабинете, я добросовестно тренировался. Так что, когда Апанасенко вызывал меня к себе по служебным вопросам, я всегда являлся к нему в желанной командующему строевой форме.