Я дрался на «Аэрокобре»

Шли дни. И на земле, и в воздухе бои продолжались. Южнее, юго-западнее и западнее Кировограда наземные войска натолкнулись на упорное сопротивление фашистов и вынуждены были закрепиться на достигнутых рубежах. Зато правое крыло 2-го Украинского фронта успешно продвигалось вперед. Кроме Кировограда, в январе были заняты Лебедин, Шпола, Смела, а 29 января наконец части фронта соединились с войсками 1-го Украинского в районе Звениго-родки. Таким образом, «пленный» Теркин ничем не помог гитлеровцам. Наоборот, они очутились в новом котле, названном позже Корсунь-Шевченковским.а Урал отодвинулся от них еще дальше.

Наступление шло в тяжелейших условиях зимней украинской распутицы. Обильные снегопады сменялись сильными оттепелями, дороги и поля превращались в густое, клейкое месиво. Автомашины и даже танки застревали в грязи, для доставки боеприпасов мобилизовывалось местное население, и в те дни зачастую можно было услышать: «А я сегодня два пуда снарядов отнес» – и указывалось место, куда именно он или она отнесли эти два пуда снарядов.

Тяжело пришлось и истребителям. Это был единственный на данном участке фронта аэродром с бетонированной полосой. Остальные площадки раскисли, вышли из строя, и вся нагрузка боевой работы легла сначала на один полк, далеко не полностью укомплектованный летным составом и материальной частью.

Летать приходилось на большие для истребителей расстояния, в сложных метеорологических условиях. Для беспрерывного патрулирования большими группами не хватало летного состава и самолетов. Приходилось летать парами, в лучшем случае – четверками. Кроме вылетов на прикрытие наземных войск, летчики еще дежурили в первой готовности для отражения возможного налета фашистских бомбардировщиков на аэродром, на Кировоград…

Томительно медленно тянется время при дежурстве по первой готовности. Влажный холод давно пробрался в кабину, проник под куртку, наброшенную поверх лямок парашюта так, чтобы ее в любой момент можно было выбросить из кабины. Я продрог и поминутно посматривал на часы – скоро ли нас сменят. Нет… Еще полчаса…

Над аэродромом показались самолеты второй эскадрильи.

«Почему три? Они же звеном вылетали…»

– Коля, сходи во вторую, узнай, что случилось. Видишь, один не вернулся…

– Нельзя, товарищ командир. Тут из Москвы инженеров понаехало, и все в папахах. Попробуй отойди. И мне попадет по защелку, и вам достанется. А наши все ушли обедать.

– Ладно, – я посмотрел на часы, – двадцать пять минут осталось…

Долго ждать не пришлось. Вскоре на рулежной дорожке показалась невысокого роста плотная девушка с круглым миловидным лицом – мастер по вооружению из второй эскадрильи.

– Вот Молчанова, наверное, знает, что там случилось, – кивнул на нее я и позвал: – Шура! Иди-ка сюда!

Молчанова подбежала к самолету.

– Я вас слушаю, товарищ гвардии младший лейтенант! (Еще за первый сбитый самолет мне присвоили звание гвардейца.)

– Кто там у вас не вернулся? Бой был? Да залезай сюда, на крыло!

Шура влезла на плоскость.

– Горбунова сбили…

Я сразу представил себе Горбунова, каким он был. Среднего роста, флегматичный, он никогда не спешил. Бывало, все летчики сидят в машине, кричат ему, чтобы поторопился, мотор заведен, шофер даже трогает потихоньку, а он идет себе вразвалочку и не подумает прибавить шагу…

Прошел бои на Курской дуге, на Днепре, декабрьские бои сорок третьего, и вот на тебе… А Молчанова рассказывала дальше.

– Никифоров говорит – он водил четверку – что в бою его подожгли, мотор стал давать перебои, а он дрался. После боя – шли домой уже – он все ниже и ниже. Метров сто высоты оставалось, самолет перевернулся и врезался в землю, взорвался…

«Тяги рулей, видно, перегорели… И чего он тянул? На своей территории ведь, прыгал бы раньше… У немцев садился на вынужденную – и то пришел через день, а тут своя территория…»

Немецкие коммунисты

Когда мы с Королевым вошли в землянку, там на нарах среди офицеров эскадрильи сидел капитан Ульянов. Что ж, парторг полка пришел побеседовать с летчиками по душам, рассказать о последних новостях, посоветоваться с коммунистами, как лучше организовать работу. А может, и просто зашел отдохнуть, посмеяться вместе со всеми над немудреными шутками, молодежи. Обычное явление… Но почему так хмуро взглянул на вошедших и сразу повернулся к парторгу Архипенко?

– Ну, теперь все, рассказывай, Ульянов.

– Что там рассказывать… Жалели Чугунова, не брались за него по-настоящему… И я как-то мало с ним разговаривал. Все на разных аэродромах были. Он на одном, я на другом… Да и на вас надеялся… Кто же ему и помочь мог, если не вы – коммунисты, товарищи… Вот тебя, Мариинский в кандидаты приняли. Сам знаешь, какое положение. Так работать нужно, болеть за товарища!..

– А что я мог? С ним командир сколько раз говорил, Королев. А что я?..

– Да что случилось-то? – перебил меня Виктор. – Он же в Никифоровке.

– В том-то и дело. Остался там, воспылал страстью к санитарке из лазарета, но та не отвечала на его пылкие поползновения. Похоже, у него разгорелась ярость, и он разрядил свой пистолет в живот девушке.