Я дрался на «Аэрокобре»

Силуэты «Юнкерсов» росли в прицеле. Один из них был немного в стороне от центральной марки. Немного подвернуть, самую малость, — и бить!.. Но не было силы сделать это микроскопическое движение. «Только бы не оторваться от Витьки!.. — осталась единственная мысль. И промелькнула вторая: — Зря я, наверное, полетел. Чем тут помогу?..» — но думать об этом было поздно…

Истребители проскочили «лаптежников» и тут же развернулись на сто восемьдесят градусов для атаки в хвост. Дальше все слилось в какой-то сумбурный сон, в котором все скрывается в тумане и только отдельные кадры как бы останавливаются и успевают запечатлеться в сознании, но нет силы двинуть даже пальцем. Впереди мелькали «Юнкерсы», они даже проходили через центр прицела, но не было сил нажать гашетку. Хвост самолета Виктора — вот единственная цель, которую я боялся упустить. «Только бы не оторваться…» При каждом маневре в глазах темнело, я все терял из виду, потом из черного тумана снова выплывал хвост «ястребка» Королева, а дальше за ним туши «Юнкерсов». В один из моментов такого просветления немного сбоку я увидел на темном фоне облаков яркий огонь факела и даже не понял сначала, что это горит один из «лаптежников». Потом такой же факел вспыхнул чуть подальше, а в наушниках раздался голос Бургонова:

— «Мессера» справа!

«Только удержаться!..» — даже не думая об этом, я понимал, что в бою с истребителями придется маневрировать куда энергичнее.

Королев резко развернулся вправо и перешел в пикирование. Темнота… Сквозь туман на белом фоне снега проступает клубящееся ярко-оранжевое пламя, скрывающееся в черных клубах дыма. Королева впереди не было. «Потерял…» — и тут же увидел Виктора, который разворачивался с набором высоты влево.

Темнота, прояснение… Больше ничего не осталось в памяти от продолжавшегося дальше воздушного боя…

Наконец мотор выключен… Рукавом гимнастерки — до кармана под лямками не доберешься — вытер пот с лица, стал медленно расстегивать карабины парашюта. Открыл дверцу, попытался вылезть на крыло, но так и не смог.

— Что с вами, товарищ командир? Не ранены? — взобрался на плоскость Николай. — Помочь?

— Ничего… Помоги вылезть…

— Может, лучше посидите немного, остынете в кабине, а то опять мокрый на мороз выйдете…

— Ладно, тут недалеко…

Волков с Карпушкиным помогли мне слезть на землю.

— Теперь я сам как-нибудь… — и пошел заплетающимся шагом, едва переставляя непослушные ватные ноги.

— На КП не пойдете? — догнал меня Николай. — Туда все летчики пошли.

— Нет, заболел что-то…

В землянке никого не было, печка давно потухла, но я ничего не заметил. Снова забрался на нары, лег и провалился в небытие… .

— Что с тобой? — толкнул меня в бок Королев. Я чуть слышно застонал, не раскрывая глаз.

— Слышишь, нет? Что у тебя? — Виктор осторожно потряс меня за плечо.

— А, что такое? Вылет? — Я приподнялся на нарах. Рука случайно коснулась ладони Королева.

— Какой вылет?! Ты ж горишь просто… Волков говорил, что ты заболел, я не поверил. В бою держался хорошо — и на тебе…

— Ничего… Сейчас уже лучше.

— Кой черт лучше! Федор, нужно послать кого-нибудь за Иваном Ивановичем.

— Давай, Цыган, пошли, здеся, кого… Бургонов вышел и тут же вернулся. Королев продолжал разговаривать со мной.

— А я думающего это ты на КП не пришел. Разговор у меня к тебе есть. Орещенко говорил с тобой?

— Говорил… Ладно, потом поговорим… Минут через пятнадцать пришел полковой врач Смольников Иван Иванович.

— Ну, где тут у вас больной? Что с тобой, Женя? — подошел он к нарам. — Болеть вздумал? Не стоит. Это ты всегда успеешь, — шутил он, нащупывая пульс. — О, да у тебя температура приличная. Разве так можно летать? Я думаю, нельзя. Давай-ка померяем. Градусник поставим — и все пройдет! Знаешь, один говорил: «Доктор, поставьте трубочку, она все оттягивает. Как поставите — сразу легче становится!»

Иван Иванович всегда был среди летчиков, принимал участие в их немудреных розыгрышах, непритворно любил эту молодежь, которую, пожалуй, до войны и не допустили бы по годам к кабине боевого самолета. Летчики чувствовали его любовь и платили ему взаимностью.

Вот и сейчас он моментально включился в общий разговор, смеялся, и только в глазах, когда он смотрел на меня, иногда проскальзывала тревога. Среди разговора он не назойливо, как бы между прочим, расспрашивал, как началась болезнь.

— Так ты что, здоров, здоров был, прилетел и сразу заболел?

— Вчера, наверное, простудился. Вечером голова болела.

— Все правильно! Так и должно быть. — Это «так и должно быть» он сказал с таким видом, будто подразумевал нормальное состояние человека, а не симптомы болезни. — Почему же сразу не пришел ко мне? Или утром? Зачем полетел?

— Думал, пройдет… А перед полетом нормально себя чувствовал.

— Конечно, пройдет! Давай-ка градусник.

Он взял градусник, отошел с ним к окошку, присвистнул.

— Ну, ерунда какая! Я думал, что серьезное, а тут тридцать девять и три. С такой температурой плясать можно. Только потом. А пока мы вот порошки примем да полежим. И все.

Иван Иванович посидел еще немного и ушел.