Я дрался на «Аэрокобре»

Когда плацдарм стремительно углубился до Кривого Рога, ее послали на «У-2» на разведку аэродромов. Летчики этих самолетов летали на самой малой высоте, чтобы в случае появления «Мессеров» или других истребителей противника можно было моментально убрать обороты мотора и приземлиться. А уж земля-матушка укроет. К тому же, маскируясь, они старались использовать при полете овраги, балки. Вот уже при возвращении один такой овраг и вывел легкий биплан на территорию, занятую врагом. Высоты никакой, только что колесами по земле не катится… Его и подстрелили, может быть, из простого автомата. Вооружение у них — по пистолету у летчика и у Симы. Сима предпочла сразу сдаться в плен, и уже на следующий день радиостанция Кировограда передавала ее обращение к советским воинам, и в частности к командиру и летному составу 205-й истребительной авиационной дивизии. Она говорила, как ее хорошо встретили, как удобно разместили, и вообще во всю расхваливала гитлеровцев. Летчики не сомневались, что ее встретили хорошо, учитывая роскошные формы этой женщины. После ее выступления по радио больше о ней ничего не было известно, однако никто не сомневался, что она смогла «устроиться». Хуже обернулось дело для командования. Командира дивизии полковника Нимцевича тут же сняли с должности и отправили в глубокий тыл начальником, как говорили, школы первоначального обучения…

Ее выступления по радио никто не мог ожидать. Однако оно было, ее голос знали прекрасно.

Но Теркин!.. Это же совсем другое!

— Да Теркин в жизни бы не сдался! Он умирать будет и то фашисту горло перегрызет!

— Да-а, на Теркина это не похоже, — медленно протянул Виктор. — Вот поэтому-то, наверное, он и «сдался»…

Они все прекрасно знали, что Теркин — литературный герой, но говорили о нем, как о живом человеке.

— Как сдался?!

— А так. Немцы-то знают, как наши солдаты зачитывались Теркиным, как ждали газет с продолжением. А тут уже с полгода ничего о нем не слышно. Фашисты и решили выдать его за пленного.

— Маху, здеся, дал Твардовский, — поддержал Виктора Архипенко.

— А ведь знал, наверное, что на фронте ждут продолжения… — вставил Миша Лусто.

— Знал, конечно, — Бургонов сказал это с такой уверенностью, будто Твардовский постоянно консультировался с ним при составлении своих творческих планов.

— Знал… Но он же поэт. Что хочет, то и пишет. Надоел ему Теркин, вот и взялся за что-нибудь другое, — предположил Виктор.

— Ну, а теперь как же?

— Теперь, здеся, небось выручать Теркина из плена будет.

— Твардовскому, наверное, лестно. Фашисты и то оценили Теркина, — заметил Лусто. — И написали так же, как у нас в газетах пишут.

— Что так же?

— Да стихи такие же самые, как у Твардовского. Вроде он же и писал.

— Такие?! Им и место только в печке. — Я швырнул листовку в огонь. — Так у нас только черносотенцы когда-то кричали про евреев, как они пишут. Теркин никогда бы так не сказал.

С ним согласились. Все вспомнили того Теркина, к которому успели привыкнуть за годы войны. Того Теркина никогда, в самых тяжелых условиях не покидало чувство юмора, уверенности в себе и в своих друзьях. Он никогда не грубил. А главное, всегда чувствовалось, что он до мозга костей наш, советский человек. Такой не станет прихвостнем фашистов.

— А ну, что, здеся, фрицы еще пишут? — Архипенко с такой стремительностью присел на корточки у кучи листовок, что мне показалось, будто я слышу шорох расползающейся кожи реглана. — Вот еще про Теркина… И вот…

В листовках с добросовестностью очень недалекого человека описывалось, как Теркин ест кашу в плену, как он прославляет гитлеровскую армию, «новый порядок», как агитирует пленных… Эти «стихи» вызывали только смех.

Еще больше развеселили листовки с утверждением, что «доблестная немецкая армия не пустит большевиков через Днепр», что на этом рубеже она накопит силы и снова перейдет в наступление. Сразу до Урала.

— Ишь ты! На меньшее, значит, не согласны? — Пусто засмеялся, и на его обветренном, как у большинства летчиков, лице блеснул ряд белых ровных зубов.

— А сами-то небось думают, куда драпать дальше! — добавил Королев.

— Да-а, а все-таки они умно придумали с Теркиным… — протянул долго молчавший Бургонов, развивая высказанную раньше Королевым мысль.

— Почему ты так думаешь, Цыган? Что же здеся умного? Кто им поверит?

— Сразу и мы вроде поверили… Главное, неожиданно все. Пропал Теркин из наших газет. Значит, убит или в плену. Убитый он фашистам не нужен. А в плену — пожалуйста. Может, кто и поверит. Ну, а если даже Теркин в плен сдался, то, мол, стоит подумать об этом…