Я дрался на «Тигре»

Вечером на берега прилетали многие сотни диких уток. Мы решили их настрелять. На рассвете я, вооружившись пулеметом, и еще человек десять с автоматами подкрались по болотистому берегу как можно ближе к уткам и открыли огонь из пистолетов-пулеметов и одного пулемета. После того как утки улетели, нам удалось собрать примерно 80 тушек. Из них наш повар и квартирмейстер обер-ефрейтор Йоханн Аллахер из Гольса на озере Нойзиедлер приготовил «праздничный густой утиный суп». Но тут примчался посыльный из штаба! Оказывается, на противоположном, западном берегу стояла румынская часть. Когда мы открыли огонь по уткам, румыны подняли тревогу и сообщили своему начальству, что русские уже на другой стороне Буга. Румынский штаб передал это сообщение, вероятно, еще его преувеличив, немецкому связному офицеру, который, в свою очередь, передал его в свою дивизию, которая забеспокоилась. Определенно, это донесение, пройдя еще через несколько штабов, дошло до штаба нашей дивизии, который немедленно прислал посыльного и потребовал доложить обстановку. Разумеется, для начала я получил приличных плюх от моего командира и приказ представить письменное объяснение. В следующие дни вопрос с письменным объяснением сам собой отпал, потому что нас маршем отправили на юг, в направлении Одессы.

– Какое у вас было отношение к союзникам – итальянцам, венграм, румынам?

– Они ничего не стоили. Один раз я воевал вместе с итальянцами. Если бы там не было ни одного итальянца, было бы лучше. Румыны были немного храбрее, а венгры еще лучше.

Конечной целью и сборным пунктом дивизии была Брайла в Румынии. Были слухи, что оттуда нас поездом отправят во Францию на переформировку. Местность в глубине Румынии с древними традициями была ничуть не лучше, чем знакомые нам районы России. По дороге мы все время встречали отступающие румынские части. После формирования плана железнодорожных перевозок нашу дивизию через Будапешт привезли в Вену. После очистки от вшей и четырех дней отдыха в Вене я и еще примерно 30 человек поехали в качестве передовой команды в Ним в Южной Франции. Остаток 33-го танкового полка получил 12 дней отпуска.

Переформирование 9-й танковой дивизии продолжалось до июля 1944 года, хотя господство в воздухе союзников становилось все заметнее. Так, например, вокзал в Ниме был сильно поврежден бомбами союзников. На случай вторжения командование 9-й танковой дивизии провело штабные учения на побережье Средиземного моря.

6 июня 1944 года, в День Д, части союзников высадились на нескольких участках в Нормандии. Начало вторжения застало нас на больших учениях в районе Арль-Экс в Провансе, учения были немедленно прекращены. 27 июля пришел приказ грузиться на север. Хотя французские партизаны были очень активны, мы доехали без больших проблем. С 6 августа дивизия в основном была сосредоточена в Аласо [Alençon]. Стремительное развитие событий после прорыва врага у Авранша требовало немедленного введения нас в бой. Начались жаркие бои с 3-й американской армией. В связи с превосходством вражеской авиации и высоким темпом битвы тактическое движение было практически невозможно.

– У американцев была сильная авиация?

– Катастрофа! Во время вторжения 80 процентов наших танков были уничтожены авиацией.

– 20 июля 1944 года, покушение на Гитлера. Что вы об этом слышали и какое у вас к этому было отношение?

– Я был возмущен. На войне, в момент, когда речь идет о выживании народа, нельзя устранять руководство. Точно так же как во время войны нельзя было убивать Сталина. Эта организация заговорщиков внесла свою лепту в то, что мы проиграли войну. Из-за этой предательской организации погибли тысячи немецких солдат. Для меня люди, которые устроили 20 июля, – это не герои, это предатели. Всё, вопрос закрыт.

– После 20 июля появились офицеры национал-социалистического руководства, комиссары?

– Это был настоящий анекдот. Пришел приказ, что в каждом батальоне должен быть национал-социалистический руководящий офицер, НСФО. Никто не знал, что с этим делать, и сказали, ты – НСФО и ты – НСФО. Все. Может быть, где-то наверху они что-то делали, но у нас они были ноль. Я бы ни в коем случае не сравнивал национал-социалистического руководящего офицера с комиссаром. Он должен был бы таким быть, но против комиссара НСФО был ноль. Они не имели никакого значения. Один мой хороший товарищ, лейтенант, был НСФО. У них даже не было никаких специальных инструкций. Иногда у них была какая-то учеба, потом мы у них спрашивали, чему вас там учили, они говорили, что там им не сказали ничего, чего бы они до того не знали.