Я дрался на «Тигре»

Суббота обычно отводилась под уборку территории. Вся рота направлялась на различные виды хозработ: натирать полы в казарме, уборку туалетов и помещений для умывания, мойку окон. Следили за проведением хозработ унтер-офицеры. Сам кубрик тщательно убирали дневальные. После этого починка и чистка обмундирования, уборка шкафчиков. Бывало, что ефрейтор – старший по кубрику – вытряхивал содержимое на пол, и тебе приходилось вновь аккуратно раскладывать все по местам. На 11 утра назначался осмотр всех помещений и оценка проведенных работ командиром взвода или старшиной роты. Провинившиеся лишались увольнения в город или получали наряды на работу. По завершении осмотра следовало построение на обед. Вторая половина дня объявлялась свободным временем. Солдаты собирали белье в узел и относили в частные прачечные. Рабочую одежду из соображений экономии средств чаще всего отстирывали сами холодной водой в помещениях для умывания. После этого повзводно отправлялись на помывку в душ. Это выглядело так: в спортивной одежде с мылом и полотенцем строем мы отправлялись в подвальное помещение казармы, где располагались душевые. Раздевшись, становились под душ. Находившийся тут же унтер-офицер открывал то холодную, то горячую воду и вскоре закрывал кран, ты поскорее намыливался, потом вода снова на короткое время включалась. Ты смывал мыльную пену, насухо вытирался. А в это время очереди дожидался следующий взвод. Бывало, что ты оказывался под душем, который по тем или иным причинам не работал или вода еле-еле сочилась из рожка.

7 ноября 1935 года после генерального осмотра состоялось принятие присяги: «Именем Бога я принимаю эту священную присягу и торжественно клянусь повиноваться фюреру германского народа Адольфу Гитлеру и Верховному Главнокомандующему и как бесстрашный солдат быть готовым в любой момент пожертвовать жизнью ради этой присяги». Затем все в парадной форме торжественно проследовали по улицам Каменца к кирхе Св. Марии на богослужение. Кирха располагалась на рыночной площади города.

После богослужения солдаты расходились по близлежащим гаштетам, чтобы выпить задарма. Кое-кто здорово перебирал, причем независимо от звания и должности. Какое-то время спустя строем возвращались в казарму. Начиная со следующего дня служба стала напряженнее, требования к нам ужесточались.

Занятия по стрельбе из карабина, «Парабеллума», пистолета-пулемета МР 18 и пулемета «Дрейзе» проходили на стрельбище Била. Туда следовали со строевой песней; если пели вразнобой, фельдфебель мог положить строй и заставить ползти или же перейти с шага на бег. А если потом ты еще и промахивался, тебе грозили внеочередные занятия строевой на казарменном плацу.

Что касается денежного довольствия, то мы получали по 5 рейхсмарок раз в десять дней. Деньги полагалось хранить в нагрудном мешочке. Из этой суммы приходилось оплачивать стирку обмундирования, а также покупать мыло, гуталин, лезвия для бритья, зубную пасту, бумагу для писем и почтовые марки. Так что приходилось экономить, в особенности таким, как я, кто не получал денежных переводов из дома. Если что-то оставалось, можно был сходить в кино или зайти в гаштет.

После месяца напряженной начальной подготовки (на этот период увольнения в город не полагались) наше отделение во главе с командиром отделения два воскресенья подряд (разумеется, в военной форме, потому что штатскую одежду полагалось упаковать, отослать почтой домой) строем прошлось по городу. Зашли и в гаштет. После этого нас уже стали отпускать по воскресеньям в город до 22 часов. Условием для увольнения было примерное поведение и добросовестное несение службы в течение всей недели. Перед выходом в город полагалось доложить дежурному по подразделению. Дежурный придирчиво проверял внешний вид, включая штык-нож на поясе, мог иногда для порядка проверить, как вычищен твой карабин, только после этого тебя выпускали за пределы воинской части. Бывало, что тебя возвращали уже от ворот казармы, иногда и по нескольку раз «для устранения обнаруженных недостатков», и у тебя в конце концов отпадала охота идти в увольнение.

Хотя в то время еженедельного отпуска домой не полагалось, мне выпало счастье. В одно из воскресений незадолго до Рождества один из офицеров роты, лейтенант Шпиндлер, ехавший в командировку в Берлин, решил взять меня с собой. Мне было выдано особое разрешение. И вот впервые за полтора месяца службы я смог предстать перед родителями в форме.