Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

— Да, они были. Фотокинопулемет имеет задержку, и если я уже отпустил гашетку, пулеметы не стреляют, а фотопулемет еще несколько секунд продолжает ра­ботать, специально, чтобы увидеть результат. Но когда идет маневренный бой, то ничего не увидишь, ты ведь на месте не стоишь. Поэтому сбитые в основном под­тверждали наземные войска, посты ВНОС. А если лета­ли группой, то подтверждали летчики группы. Но нам не всегда верили. Направляли разведчиков, чтобы те подтвердили. А если над морем сбили, тут уж некому было подтвердить.

У нас в полку был принцип, которого в других полках не было. Если на задание вылетала группа и сбивала самолет, то эту победу писали всем летчикам группы. Потому, посмотри, у меня записано в группе 26 сбитых самолетов, а лично сбитых только четыре. Понимаешь? Мы за личными счетами не гнались. Важно не записать себе сбитый самолет, а сохранить группу, своих летчи­ков. Пусть даже меньше сбить, черт с ним! Но главное, чтобы все остались живы. Это было абсолютно пра­вильно. Да, конечно, получалось, что счета у всех лет­чиков большие, а сбили, в общем-то, немного. Если суммировать всех летчиков, то получается огромная цифра. Так нельзя. Мы все считали точно и честно, не старались обмануть кого-то. Запись сбитых всей груп­пе — это была защита дружеских отношений, духа кол­лективизма, чтобы летчики не рвались геройствовать поодиночке, стремясь награды заработать. Конечно, были и те, кто себе хотел приписать победы. Напри­мер, Кривошеев [Кривошеее Ефим Автономович, Воевал в составе 19-го гиап (145-го иап). Всего за время участия в боевых действиях выполнил 96 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 5 самолетов лично и 15 в группе. Герой Советского Союза (посмертно), награжден орденами Ленина (дважды). Погиб в воздушном бою 9 сентября 1942 г. при та­ране самолета противника], который старался себе насбивать. Мы все равно старались его прикрыть, но не уберег­ли — погиб...

А этих четырех я как сбил? К примеру, один раз вы­летели мы группой на задание. Мы тогда еще на «лаг-гах» летали. У меня был замечательный самолет, пяти­точечный первых выпусков, хорошо отполированный, почти черный, с пятнами. Я его «коброй» называл, хотя «кобр» у нас тогда еще не было. Я уже говорил, что очень хорошо видел, и разглядел разведчика. Кутахов мне говорит: «Ну, если видишь, давай!» Я набираю вы­соту больше шести тысяч. Без кислорода! Мы ведь обычно всегда летали низко, а тут я за разведчиком по­лез. Лечу вдоль железной дороги. Стал догонять этот «Дорнье-215». Он вначале ровно шел, фотографировал, что ему надо было, меня не видел. Наконец немецкий стрелок увидел меня, начал стрелять. Я старался не­множко маневрировать, чтобы подойти поближе. Ну, подошел и как ему врезал. Он задымил, перешел в пи­кирование, я за ним. Так и пикировали, пока он не упал.

Однажды послали меня сопровождать нашего раз­ведчика Пе-2. Самолетов не было, и я вылетел один. Мы уже обратно возвращались. Я шел сбоку-сзади и выше со стороны солнца. И тут раз — пара немцев. Они догнали этот разведчик, а меня не увидели. Я сверху спикировал и одного сбил на глазах у этого Пе-2. Вто­рой немец спикировал и ушел. Этого мне засчитали, а порою с подтверждением было очень трудно. Собьешь, а внизу населения нет, никто не видел...

Наш 145-й, ставший весной 1942 года 19-м гвар­дейским, авиаполк был посильнее соседнего 20-го гвардейского (бывший 147-й иап). Потери в нем были намного выше, чем у нас, и где-то в августе 1942 года меня перевели туда на усиление. Я не хотел туда ехать, но Туркин, командующий ВВС 14-й армии, прислал У-2, буквально с приказом: «Связать Гайдаенко и отвезти в 20-й полк». Что тут сделаешь?

В 20-м полку к тому моменту из старых летчиков ни­кого не осталось, и прислали молодых ребят, только из училищ. Много, конечно, сейчас вранья о наших поте­рях в первый период войны. Но много и правды. Били нас немцы, ох, как били! Почему? Сами судите. В это время 20-й полк отвели с аэродрома Мурмаши не­множко в тыл, чтобы переучивать полк. Я принял эскад­рилью. Знаешь, из кого она состояла? У меня был за­меститель, капитан, получивший 10 лет условно за тру­сость. Ему дали возможность летать, мол, если еще провинишься, то пойдешь в штрафбат. И еще был под моим началом командир звена, офицер, а остальные летчики только из училищ прибыли сержантами, в об­мотках, в ботиночках, в шинелишках. Стал я с ними бе­седовать, спрашиваю: «Какой у вас налет?» Старший из них объясняет: «Летали мы на И-16, у меня самый боль­шой налет: 10 самостоятельных полетов. Остальные сделали 3—5 полетов». Вот такие летчики! Разве можно на фронт присылать таких?!