Я дрался с асами люфтваффе

— Да. Дело было так. Восьмерку во главе с Кутаховым подняли на прикрытие Мурманска. Кутахов, или, как мы его звали, «отец», вел группу, а я замыкал. Замыкающим меня или Бочкова [Бочков Иван Васильевич, майор. Воевал в составе 19-го гиап (145-го иап). Всего за время участия в боевых действиях выполнил более 300 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 7 самолетов лично и 26 в группе. Герой Советского Союза (посмертно), награжден орденами Ленина (дважды), Красного Знамени, Отечественной войны 1-й ст., медалями. Погиб в воздушном бою 4 апреля 1943 г.] ставили, поскольку у нас было отличное зрение. Как тогда говорили: «Немцы еще только взлетают, а вы их уже считаете». На встречных курсах мы перехватили группу немецких самолетов: штук двенадцать Ю-88 и истребителей примерно столько же.

Немцы отвернули, пошли на петлю. Мы идем параллельно, не атакуем. Они опять разворачиваются на Мурманск, и мы тоже — не пускаем фашистов. Они опять разворачиваются, и мы разворачиваемся. Таких два или три маневра сделали туда-сюда. Мы ему: «Отец, давай, чего ты тянешь? Атакуй!» И это при том, что их явно больше было! Немцы в таких случаях в атаку не шли, а нам не терпелось ринуться в бой. Кутахов пошел в атаку на группу бомбардировщиков, и его первого сбили. Он выпрыгнул. Я его сразу узнал — он высокий, худой, ноги длинные. Я вижу, под куполом человек с длинными ногами, ясно: Кутахов.

Конечно, переживал в тот момент за него. Немцы ж были сволочи. И неправду говорят, будто они рыцари были… Нет! Они добивали тех, кто на парашютах выпрыгивал. Кутахов висит на парашюте, а они заходят и стреляют. Я старался не допустить прицельной атаки, крутился вокруг него. И по мне попали. Вообще в воздушном бою, если видишь противника, он тебя не собьет. Я вам объясню почему. Для того чтобы попасть, надо взять упреждение, а это значит, враг должен закрыть капотом твой самолет и вынести прицел в точку, где предположительно будешь находиться ты в следующие несколько секунд. Если ты активно маневрируешь, то выбрать такую точку практически нереально. Тем не менее пока я крутился, мне попала одна пуля, но очень неудачно — перебила правый трос руля поворота и, как потом оказалось, пробила масляный бак. Вправо я уже не мог повернуться, но мог выполнять левый вираж и идти по прямой за счет крена.

Бой закончился. Пошли мы на аэродром на малой высоте. Только тут я почувствовал запах гари. Масло вытекло, двигатель заклинило, и он начал гореть. А высота-то маленькая: прыгать невозможно! Что делать? Хорошо, что в Заполярье в это время снега еще много. Увидел я небольшую долинку и решил садиться в нее. Причем я знал, что у меня самолет горит, и после посадки надо немедленно его покинуть. Ремни я зафиксировал, чтобы самому не убиться при ударе самолета о землю, уперся рукой в приборную доску и сажаю самолет. Сел и ничего дальше не помню. Когда пришел в себя, то находился в метрах 10—15 от самолета, который дымил, но не горел. Вот так в бессознательном состоянии отстегнул ремни, сбросил дверь и прополз эти метры.

Это был тяжелый бой. Особых побед там у нас не было. Но, с другой стороны, хотя меня и сбили фактически, эту победу немцы не могут засчитать — они же не видели, что я сбит. Вот сбитие Кутахова они могут доказать, потому что он выпрыгнул с парашютом. Так же было и с теми машинами, что мы сбивали. Подобьешь фашиста, он не дотянет, где-то упадет, но ты ведь не знаешь об этом. А могло быть и наоборот: он задымит, ты его сбитым считаешь, но он все-таки дотянет.

— Что вы можете сказать о достоинствах и недостатках «кобры»?

— Прежде всего я должен сказать, что любил этот самолет. Я только на нем стал уверенно вести воздушный бой. Конечно, и на ЛаГГ-3 я дрался и победу имел. Он был лучше, чем И-16, но не то…

Кабина, радио, обзор, управляемость «кобры» были великолепными. Из недостатков можно выделить «слабый хвост». При определенных нагрузках он скручивался. В полку хвостовое оперение всех машин укрепляли уголками.

Мощности двигателя «кобры» было недостаточно, чтобы вести бой на «вертикали». «Мессер» ее превосходил в этом маневре существенно. Кроме того, во время боя приходилось все время следить за наддувом. На наших самолетах в бою я давал газ до конца, сектор газа аж сгибается, а я все давлю. А на «кобре» этого делать было нельзя. Если я до конца дам газ, то произойдет перенаддув, повысится степень сжатия, произойдет детонация, и двигатель откажет. Поэтому на «кобре» надо было летать осторожно, все время следить за наддувом.

Вообще двигатель на «кобре» был «нежным», требовавшим хороших масел и ухода. В нем применялись посеребренные подшипники. Пока он новый, еще ничего, а после того как его отремонтировали на нашей базе, уже никуда не годный. Черт его знает, какие там подшипники ставили… Вот такие двигатели часто отказывали. Но у меня самого, к счастью, отказов двигателя не было.