Я дрался в СС и Вермахте

 —  Веселость и сердечность простых людей. В Германии были русские пленные, им определенно было хуже, чем нам. Гораздо лучше быть немцем в русском плену, чем русским в немецком.

Вы понимаете по-немецки? Нет? Я очень жалею, что тогда, когда я был молодым, я учил русский недостаточно интенсивно. С русскими девушками и женщинами мы говорили не по-немецки. Они называли нас «немцы» или «фрицы», они с нами говорили по-русски. Мы должны были стараться их понимать. Рабочие задания тоже давались на русском языке. Тогда я мог до-

 ^{Вот это я написал моей матери к ее дню рождения 30 октября 1949 года. Открытка пришла вовремя, моя мать очень обрадовалась. Да, это я сам нарисовал…}

вольно неплохо говорить по-русски, не как школьник, а на бытовые темы. Сейчас я уже не могу.

Это было как в Германии, где все немецкие женщины должны были работать в оружейной промышленности. Лично со мной обращались корректно, я работал вместе с русскими, и я могу назвать это настоящей дружбой. У русских доброе сердце. Я не хочу представлять, что бы было, если бы было наоборот, если бы мы выиграли войну и русские были бы в немецком плену. Нас обеспечивали согласно Женевской конвенции, мы получали 600 грамм хлеба в день, три раза по 200 грамм, три раза в день суп и kascha на обед, 70 грамм сахара. Масло, мясо и колбасу мы не видели. Мы хотели есть, но не голодали. А русские девушки не всегда получали свою норму хлеба на предприятии, поскольку, если они не выполняли норму, их наказывали точно так же, как и нас. Надо сказать, что мне очень повезло, что я всегда был в основном лагере, а не во внешних лагерях, в которых военнопленные работали в каменоломнях, на добыче торфа, строительстве дорог или лесоповале.

Я должен сказать, на тракторном заводе во Владимире я был очень удивлен, когда мы, как военнопленные, туда зашли. Я был знаком только с немецкими станками — шлифовальными, фрезерными, сверлильными и так далее. То, что я, как woennoplennyi, увидел на этом тракторном заводе, меня поразило. Там в каждом цехе стояли абсолютно новые, огромные, технически на новейшем уровне, станки из Цинцинатти, США. На всех табличках на станках было написано «Цинцинатти, made in USA». В литейном цехе было не так, как обычно, ручные литейные формы и ручное литье, там все было автоматизировано. Литейные формы двигались по конвейеру к литейной печи, и там в них разливали металл, и они двигались дальше.

Я хорошо работал. Русские даже присвоили мне звание «лучший работник», и моя фотография висела вместе с русскими на Доске почета. Когда я в ГДР это рассказывал, мне никго не верил, говорили, что я издеваюсь. Фотография была маленькая, овальная, я ее увеличил и сделал четыре штуки, и, когда нам разрешили писать домой, я послал ее моим родителям. Мои братья и сестры даже не поверили, что это я, на фотографии у меня были волосы, я выглядел довольно ухоженным, не как унтерменш или доходящий заключенный.

 —  Почему вы вообще пошли работать, вас спрашивали, хотите ли вы работать?

 —  Мы должны были работать. Десять часов в день. Сменами, мы работали днем и ночью.

 —  У вас не было мысли не признаваться противнику, что вы специалист?

 —  Нет. Мы делали то, что нам говорили делать, и мы старались это делать хорошо. Если бы я плохо работал, мне бы не присвоили звание «лучший работник». Это звание еще многие заслужили. Это как и сегодня, орден получает кто-то один, хотя тысячи его заслуживают.

В июле 1948 года в наш лагерь приехала комиссия, я думаю, что она была из GPU, они все были комиссары. Мы построились, пошли в banja, после которой голыми должны были пройти мимо комиссии с поднятой рукой. Всех, у кого была эсэсовская татуировка с группой крови, а мне ее сделали еще в Берлине, отсортировали и отправили в специальный лагерь.

 —  Когда вы оказались в лагере для эсэсовцев, вы были с людьми из вашей роты?

 —  Нет, все были незнакомые и никакой особой общности и сплоченности я не чувствовал.

Из этого специального лагеря нас отправили в Астрахань. Там мы работали на сплаве леса — вытаскивали из Волги стволы деревьев. Те, кто не умел плавать, очень об этом жалели. Эта работа, к счастью, продолжалась недолго, нас оттуда отозвали и привезли в Цимлянскую, город на канале Волга — Дон, там мы строили инфраструктуру канала Волга — Дон. Там очень многих русских, которые строили канал, переселили, и им нужны были квартиры или дома. Мы их строили, и я из слесаря по машинам стал каменщиком. Мы построили дом культуры, городской совет, вокзал, все, что относилось к инфраструктуре канала Волга — Дон. Это было до конца 1949 года. 3 января из Цимлянской меня освободили.