Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших

И было у нас два охранника: Иван и Василий. Этот Иван был лет тридцати, с двумя золотыми зубами и на редкость здоровенный. Все смеялся, когда немцы его восхищенно ощупывали. А потом мы услышали такой разговор, что вроде бы этот Иван и один немец повели группу то ли пленных, то ли евреев. И когда немец куда-то отлучился, Иван отдал винтовку одному из пленных и сбежал. Но дня через три его нашли, и к нам же в лагерь. Привязали к столбу и я до сих пор помню, как он кричал своему другу: «Развяжи!» А дня через три человек тридцать нас собрали, выстроили. Вывели этого Ивана в носках и повели вешать. Но уже у самой у школы, когда он увидел, что на тополе петля висит, бросился бежать. Комендант начал стрелять, ни хрена не попал. А Иван подбежал к высокой стенке и одним махом перепрыгнул ее. Немцы добежали до стенки, но в сапогах даже не смогли ее перепрыгнуть. Тыркались-тыркались в нее, рассердились и начали бить нас прикладами… Но в этой станице стоял целый батальон немцев, Иван выскочил на одного из них и тот его в упор застрелил. Наших ребят заставили принести его, вырыли яму и зарыли бедолагу…

Потом нас отправили в станицу Мешковская. Это уже как раз где-то на 7 ноября было, а я в одной рубашке… Там на площади на тополях двух молодых ребят повесили. Помню, что у одного из них портянка размоталась и болталась на ветру… И в этой же Мешковской у дороги укосина такая стояла, так на ней старика повесили, а на грудь ему табличку: «Он был саботажник и имел оружие!» Три дня не снимали его.

Нас все гоняли дорогу ремонтировать, а кормили-то, граммов 200–250 хлеба и баланда… И бежать куда?.. Я же вам говорю, я думал, что немцы уже в Табынске… К тому же после пройденных двухсот километров энтузиазм пропадает, а когда кругом немцы…

Затем отправили в лагерь в Кантемировке, где были большие землянки, человек на пятьдесят. Побыли там с месяц, а потом отобрали самых молодых — и под Харьков. Там стоял вроде как бывший детский дом, но зачем нас туда привезли, непонятно. Вот там уже начали умирать… Из человек двухсот умерло где-то пятьдесят. У многих поднялась температура, пару дней не ел — и все… Казалось бы, вечером рядом легли, утром встаешь, а он мертвый… Страшно… Там мои ботинки окончательно развалились и я заматывал ноги в противогазные сумки. И еще повезло, что в Мешковской мне какая-то милосердная бабка и фуфайку дала и шапку, а так бы точно все…

Среди пленных не было такого, чтобы кто-то у кого-то отбирал продукты или вещи. Там же много нас, и если кто-то бы попробовал, то другие бы обязательно вступились. Не случалось такого.

А в декабре посадили нас на сани и перевезли в Харьков. В тюрьме на Холодной Горе я пробыл до 1 февраля 1943-го. Что вам сказать, от немцев я никогда не ждал ничего хорошего и на лучшее даже не рассчитывал, потому что дисциплина у них была очень жесткая. У них не забалуешь. Но вот расскажу вам такой случай.

Когда немцы начали отступать от Сталинграда, то у нас всех больных собрали в эшелон и увезли. Якобы на лечение в тыл, а как там на самом деле, кто знает. А я хоть и болел, чуть живой ходил, но меня оставили. И вот остался последний этап — человек триста. Один немец увидел, что я фактически раздет и разут, и дал мне новую отличную немецкую шинель и деревянные колодки. И 1 февраля погнали нас в сторону Полтавы.

Прошли километров десять, а я самый последний. Стараюсь изо всех сил, мы-то ведь знали, что отстающих пристреливают… Охранник кричит на меня, а у меня сил нет… Отстал метров на двадцать, думаю: «Ну все, теперь уже недолго осталось…» Вдруг подъезжает крытый грузовик, выходит немецкий офицер, посадил в кузов таких бедолаг, как я, человека четыре, одного конвоира и подвез нас километров двадцать до следующей остановки. И если бы не он, то мы бы с вами сейчас точно не разговаривали…

Когда пришла основная группа, подходит наш полицай: «Давай сменяемся!» Отдал мне взамен немецкой свою русскую шинель и еще двести граммов хлеба. Но он же и так мог ее забрать — считай, опять повезло. И тут же еще раз повезло, потому что самых больных на семь дней оставили в отдельном домике, и я там хоть немного пришел в себя. 7 февраля опять погнали, но я эти неудобные колодки выбросил и в портянках прошел сто километров до Полтавы… Только на ночь заворачивал ноги в куски шинели. И только когда дошли, я за пайку хлеба сменял старые ботинки у нашего же пленного.

Оттуда погнали на Кременчуг. Помню, уже в городе мимо нас проезжала повозка со жмыхом, кто-то начал просить, а я не выдержал, выскочил из строя, подбежал, схватил, и тут немец как даст мне прикладом по голове… Пошла кровь, немец размахнулся для нового удара, но ребята спасли, затащили обратно в колонну. Круг жмыха поделили и мне как и всем достался маленький кусочек… Завели в сапожную мастерскую, чтобы нам подлатали обувь, и я там смог выбрать себе что-то получше.