Я дрался в Вермахте и СС

8 мая 1945 года явилось освобождением для тех, кто сидел или, как знакомые моей матери, должен был годами скрывать свои убеждения. Для подавляющего большинства приход победителей означал оккупацию. Тем более что никаких «свобод» не ощущалось. Всем распоряжались оккупационные власти. В советской зоне – особые лагеря. Кое-кто из моих знакомых туда угодил; один, помнится, был каким-то «фюрером» в Гитлерюгенде. Да и позднее, при Аденауэре, Штраусе, режим был жестким, откровенно авторитарным. Что же это за «освобождение», если свободой и не пахнет?

Во всех секторах свирепствовала цензура: газеты выходили с многочисленными пробелами на месте запрещенных статей. Уже тогда проявились идеологические расхождения между союзниками: то, что разрешалось и даже поощрялось в одном секторе, запрещалось в другом. В британском секторе, куда относился Шпандау, особенно терпела от цензуры газета «Нойес дойчланд», нередко номер состоял из пустых страниц. За это я ее полюбил. И вот почему. Бумаги не было. Я договорился с хозяйкой газетного киоска. Она вырезала для меня пустые страницы из «Нойес Дойчланд» – мои ученицы писали на этих листках контрольные работы. Карандаши для них я добывал на черном рынке.

В последние месяцы учебы в Рогазене царил хаос, ему я обязан тем, что позднее избежал крупых неприятностей. Как оказалось, в других училищах, нормально, как Либенталь, работавших до самого конца, документы на выпускников автоматически направлялись в региональные отделения НСДАП, где молодых людей скопом принимали в партию. Согласия никто не спрашивал: учителям полагалось быть партийными. С нами из-за царившей неразберихи такого проделать не успели. Во времена денацификации все бывшие члены НСДАП изгонялись из школ. Мой коллега, также внештатный учитель, закончил училище где-то под Кенигсбергом на год раньше меня. О своем национал-социалистическом прошлом он не подозревал до момента, когда его уволили. Все заверения – он не подписывал никаких бумаг, сроду не держал в руках партийного билета – ему нисколько не помогли, его вычистили вместе с остальными. Он нанял адвоката. Тот, ознакомившись с делом, отказался: ничего не поможет, у них все списки. Англичане были в этом отношении строги. А вот американцев совсем не интересовало, в какой ты там состоял партии, каким «фюрером». На это им было глубоко наплевать.

Как сложилась послевоенная жизнь? В 1949 году я отучился в пединституте, получил диплом; сдал затем экзамен на учителя реальной школы; работал учителем географии в реальной школе; позднее, с 1963 по 1974 год, директором одной, затем другой реальной школы, обе в Шпандау; в 1974 году перешел на работу в муниципалитет берлинского района Нойкельн в качестве старшего советника по школьному образованию (leitender Schulrat), здесь в моем подчинении находились 37 школ и 3300 учителей. С 1989 года на заслуженной пенсии.

Следуя семейной традиции, вступил в ряды социалдемократической партии; в ней состою до сих пор. В связи с пятидесятилетним юбилеем членства в СДПГ меня поздравил и вручил мне подарки лично Франц Мюнтеферинг, в то время занимавший пост Генерального секретаря партии. Фотография с ним висит у меня дома на почетном месте.

В 1954 году мы с друзьями основали добровольное общество содействия краеведческому музею в Шпандау (Heimatkundliche Vereinigung Spandau 1954 e.V. – Foerderkreis Museum Spandau – Spandauer Geschichtsverein). Из отцов-основателей в живых остался я один. В лучшие годы общество насчитывало до 800 членов, сегодня примерно 350. Мы организуем экскурсии по крепости Шпандау, выпускаем краеведческую литературу. 25 лет подряд являлся председателем общества, пока возраст не вынудил уступить место более молодым. Однако я до сих пор раз в неделю хожу на заседания правления и по мере сил участвую в работе. Среди книг, выпущенных нами, был и сборник воспоминаний очевидцев о приходе русских в Шпандау. Книга разошлась мгновенно.

Ближайшие планы? Хочу съездить в Либенталь, посмотреть еще раз места, где прошли два в целом счастливых года моей юности.