Я дружу с Бабой-Ягой

Минут через десять, в плавках и ремнях, мы были у залива. Наказав черпать по полведра и особо не спешить, чтобы не выдохнуться преждевременно, Ухарь выстроил нас цепочкой: Рэкс — у воды, потом Митька — где покруче, потом мы с Димкой — где положе, а сам он по лестнице забрался на подмости, к баку. Опередив Димку, я занял крайний пост, возле Ухаря, надеясь как-то привлечь к себе его внимание, а Димка и так уже привлек: и в драке, и с «велосипедом», и с чаем, и даже тем, что имеет забавное прозвище. А тут — ничего! Я пока даже не обратился к Ухарю ни разу, понимая, что если пятиклассник назовет десятиклассника вот так панибратски — Ухарем, то наверняка получит по шее, поэтому я, помня еще тот пинок у шлагбаума, не рисковал и никак не называл Ухаря.

Вода не поступала.

— Чего они там? — заволновался Ухарь.

— Ямку, наверно, ищут.

Ко мне подрулила Шкилдесса, и я опустился на корточки, поглаживая ее. Кошка была не чисто белой, а чуть пепельной, с несколькими угольными подпалинами, как будто однажды прыгнула сквозь огненный обруч. Главное пятно сидело на голове, кособоко, словно берет, охватив правое ухо и глаз. Окоем этого глаза был темным, а другого — бледно-розовым, и при глобусно круглой голове это как бы означало, что там ночь, а тут день.

— Твоя? — спросил Ухарь.

— Моя.

— Как звать?

— Шкилдесса.

— Хм!.. Пакостливая, небось?

— Не-ет, — протянул я. — Наоборот, она, например, когда пить хочет, прыгает на раковину и мяукает, чтобы кран открыли, и подставляет язык, как ладошку. И в бильярд умеет играть, в маленький, с железными шариками, — все разгонит по лузам и даже назад пробует вытащить, но пока не получается. Ей бы пальцы вместо когтей! — говорил я радостно, гладя и гладя кошку, словно ей самой все это рассказывал, а потом поднял голову — слушает ли Ухарь. Он не только слушал, но и глядел на нас, приоткрыв рот, что означало почти улыбку. — А спит она в картонной коробке, у батареи, — продолжил я. — Как мы ее котенком положили туда, так и спит. Уже тесно, уже вон какая дуреха, а привыкла. Издали видно— если коробка расперта, значит, там Шкилдесса!.. И драчливая! Однажды мне чуть глаз не выкусила! Лежали мы на кровати и смотрели друг на друга. Я прищурился и давай вращать глазами, а она вдруг — прыг! Я аж на пол слетел! Думала, наверное, что мыши! Веко поцарапала!

— Да-a, артистка! — заключил Ухарь. — У нас дома тоже кошка есть, но дура дурой!

— А что такое «локшадин»? — спросил я.

— Это Рэкс изобрел.

— А как Рэкса звать?

— Рэкса?.. Женька, — не сразу припомнил Ухарь. — Но для нас он всю жизнь Рэкс. Мы ведь не обманули старика, Рэкс — это действительно его фамилия.

— Странная. А как нам его звать?

— Тоже Рэксом.

— А он не того?..

— Не должен. Фамилия же. Конечно, собачкой тут попахивает, но ведь Пушкин тоже пахнет пушкой, а Гоголь — вообще смех, если вдуматься, а привыкли. Кстати, Рэкс по-латыни — король, так что ничего смертельного.

— Тогда, может, Королем и звать? — не унимался я.

— Ну, какой он король, он Рэкс.

— А тебя как звать?

— Ухарь.

— А по-настоящему?

— Олег.

— А мы как должны звать?

— Ухарем, наверно.

— А ты не того?..

— Не должен.

— А может, Олегом лучше?

— Да зови хоть горшком, только в печку не ставь!

— А как тебе приятнее?

— Хм! — усмехнулся Олег. — Мне приятнее, когда меня оставляют в покое. Я не сейчас имею в виду, а вообще. О, наконец-то! — воскликнул он.

На откосе появилось первое-ведро.

Бак был здоровым, по плечи Олегу, с танковым люком и с двумя кранами: один у самого днища, а второй чуть выше. Отвинтив нижний, Олег лил воду сперва так, чтобы смыть главную грязь — и правда, потекла темная жижа, — потом закрутил его и открыл второй, сказав, что будет наполнять бак до тех пор, пока не побежит из этого, верхнего крана.

И ведра пошли, поехали как по щучьему велению.

Из задней двери камбуза вышел Давлет, покружил вокруг колесной электростанции, которую привезли вчера, так как прокладка ЛЭП затягивалась, и крикнул нам:

— Ну, пустили насос?

— Пустили, — ответил Олег, натужно перебирая веревку — ему досталась самая тяжелая точка.

— Прекрасно! — и Давлет исчез.

Передав Димке пустое ведро и подхватив полуна-полненное, я семенил к подмостям, когда Шкилдесса, с фырканьем вылетев из кустов, бешено взметнулась на столб под самый настил, треугольно взъерошив спину и утробно урча. Кого-то испугалась.

Я глянул подальше и вдруг прямо, метрах в десяти, увидел в траве черную собаку, которая, вывалив на сторону парной язык, то приседала нетерпеливо, то вскакивала, ища пропавшую кошку. Поймав мой взгляд, она со сдержанной досадой гавкнула и бочком-бочком отступила к кустам. А там, почти слившись с зеленью, стоял высокий и тощий мужчина. Приподняв кепку, он почесывал мизинцем макушку и, щурясь, озадаченно изучал камбуз, точно давно не ел и теперь прикидывает, как бы поесть.

Я так и застыл, согнувшись и не смея опустить ведро на землю. Перед глазами что-то мелькнуло.

— Лей! — сказал Олег.

— Бич! — прохрипел я, кивая в лес.