Я! Еду! Домой! Те, кто выжил

Поселок, состоящий из маленьких деревянных домов, стоящих близко друг к другу, раскинулся за «парком», как здесь называли скопище складов и гаражей, в которых стояла военная техника. Работы в поселке еще не закончились — скорее, наоборот: только расширялись. Прямо здесь же был выстроен распиловочный цех, из которого далеко и сильно пахло свежим деревом, и здесь же сразу несколько бригад строителей из готовых деталей собирали дома — классические избы с маленькими окнами, укладывая их на готовые фундаменты.

Им повезло: самая грязная часть работ их дом уже миновала. Небольшой, но вполне симпатичный, крашенный голубой краской, он стоял посреди небольшого участка, наполовину обнесенного простеньким штакетником, — Володя рукодельничал по вечерам, но закончить забор пока не успел. Под кое-как собранным навесом стоял «патфайндер» Андрея — машина, на которой они уехали сюда, и рядом — наполовину разобранный «жигуль-семерка». Ее притащил из поездки Володя и договорился с кем-то о том, что ему помогут сделать из нее багги. Несколько таких уже каталось по поселку, треща кустарными глушителями, — вот и ему захотелось.

У входа на участок дети хором закричали и бросились во двор, оставив Машу отпирать входную дверь. С крыши крыльца в два приема — на подоконник, а потом на перила — спрыгнул Барсик, огромный и лохматый персидский котяра с непривычными для «персов» хищными повадками. Он боднул головой ее в ногу, заурчал, а потом вдруг погнался за детьми — он был еще и невероятно общительным.

Два других кота встретили ее в сенях — темноватом тамбуре, где все разувались. Тоже поурчав, они вперегонки побежали на кухню, где миски уже опустели, и звери твердо и однозначно намекали на то, что их следует наполнить.

Вообще, как Маша заметила, поведение котов, после того как все началось, здорово изменилось. Они стали меньше шляться по окрестностям, стараясь держаться поближе к дому, а по ночам реагировали даже на самый слабый шум, сразу же просыпаясь и настораживаясь. Так они засекли стоящего на крыльце мертвеца — сосед умер от инфаркта ночью и, как и положено, обратился.

Тогда они здорово растерялись, не зная, как поступить. Выглянувший в окно и осветивший соседа фонариком Володя сказал, что тот совершенно целый и чистый, и если его застрелить, то могут подумать невесть что. В конце концов Володя и еще один мужик из соседнего дома сумели свалить и связать зомби и уже в таком виде предъявить его подъехавшей ГНР,[18] вызвав у тех тяжкое изумление. Потом разобрались, правда, а на будущее сказали, чтобы так не рисковали: нескольких свидетелей того, что убили зомби, вполне достаточно. Да и медицина подтвердит.

Почти сразу за ней приехал Юрка, красный и вспотевший — наверняка гнал на своем велике как бешеный. Когда он вошел, Маша обернулась к нему и сказала:

— Папа жив. Он уже в Европе и едет к нам.

Сын как-то замер, потом совершенно неожиданно подбежал к ней и обнял так крепко, что дыхание перехватило. А затем она почувствовала, что он плачет. В первый раз за долгое-долгое время.

19 июня, вторник, день. Мюйден, окрестности Амстердама

С самого утра я съездил на могилы Дрики и Сэма, попрощаться. Слез с мотоцикла, застрелив двух блуждающих поблизости зомби, и просто постоял рядом с могилами. В последний раз я их навещаю. Скорее всего, никогда уже не доберусь до этих мест, так что больше так не постою, склонив голову. Все. Достал из подсумка два маленьких стаканчика, прихваченных с лодки, поставил в изголовьях. Налил в каждый водки, накрыл ломтем серого хлеба. Черным бы надо, да нет здесь черного. Постоял молча, а потом пошел в машину, чувствуя, что теперь расстался с ними навсегда. И от этого стало больно и плохо.

В таком настроении и вернулся в Мюйден. Делать в этот день больше ничего не хотелось, какая-то апатия тяжко навалилась, подмяла. Хотелось где-то сидеть, никуда не торопясь, смотреть в окно и пить пиво. По пути встретил Вима, который легко согласился присоединиться ко мне: похоже, что делать ему было особо нечего — он как раз с наряда сменился, выходной был.

В надежде пообщаться с Корне-«радистом» предложил идти в бар на набережной: все равно дело к обеду, а он этим не манкирует. Вим не возражал, и вскоре мы сидели в еще почти пустом заведении, устроившись у окна, молча пили пиво и разглядывали лодки на воде. Словно бы выходной ощущался — суеты на улице было почему-то меньше, чем в любой другой будний день. Было ясно, тепло, по воде метались солнечные зайчики, перескакивая по мелкой ряби, дома, выстроившиеся вдоль набережных, отражались в воде. На торчащей из воды низкой деревянной свае сидела, сложив крылья, жирная серая утка. Мелодично пробили полдень куранты на старом здании ратуши. На противоположной стороне канала работал цветочный рынок, и покупателей хватало.

— Надо купить луковиц тюльпанов, побольше, — сказал я, глядя на торговую суету. — Жена любит цветы, так что найдем, как посадить. И куда.