Я ее любил / Я его любила

Потом он, наконец, заговорил:

- Знаешь, я бы не стал тем, кем стал - по твоим словам, - будь у меня побольше мужества…

- Что вы хотите этим сказать?

Я тут же пожалела, что откликнулась. У меня больше не было сил обсуждать все это дерьмо. Я хотела, чтобы меня оставили в покое.

- Всегда говорят о горе брошенных… А ты когда-нибудь думала, о тех, ктоуходит?

- «Господи Боже ты мой! - ужаснулась я. - Чем этот псих собирается забивать мне голову?» Я поискала взглядом туфли.

- Завтра, Пьер… Мы вернемся к этому разговору завтра, а сейчас… С меня довольно.

- Ведь те, кто приносит несчастье, тоже страдают… Тех, кого бросают, все жалеют, утешают, но как быть с теми, кто уходит?

- Так им еще чего-то не хватает?! - разозлилась я. - Может быть, лаврового венка? Моральной поддержки?

Он меня не слушал.

- Какой смелостью надо обладать, чтобы однажды утром взглянуть на себя в зеркало и задать себе вопрос: «Имею ли я право на ошибку?» Отчетливо произнести каждое слово… Какой смелостью надо обладать, чтобы взглянуть жизни в лицо - и не увидеть в ней ничего стабильного, ничего гармоничного. И все сломать, разворотить - из чистого эгоизма? Конечно, нет, хотя… Так в чем же дело? Инстинкт выживания? Прозорливость? Страх смерти?

Мужество быть откровенным с самим собой. Хоть раз в жизни. Противостоять себе. Только себе. Себе одному - «Право на ошибку» - простое выражение, всего несколько слов, но кто тебе скажет, есть ли оно у тебя? Кто, кроме тебя самого?

У него дрожали руки.

- Я себе в этом праве отказал… Я отказал себе во всех правах. Остались одни обязанности. И вот кем я стал - старым дураком. Старым дураком в глазах того самого человека, а их немного, к которому я испытываю уважение. Я проиграл…

У меня было много врагов. Тут нечем гордиться и не о чем сожалеть - мне плевать. А вот друзья… Люди, которым я хотел бы нравиться? Были, конечно, были, но как же мало… Ты в том числе. Ты, Хлоя, потому что ты создана для жизни. Цепляешься за нее обеими руками. Ты двигаешься, танцуешь, задаешь погоду в доме. У тебя чудесный дар - делать окружающих счастливыми. Тебе так хорошо, так уютно на нашей маленькой планете…

- У меня такое ощущение, что вы говорите о ком-то другом - не обо мне…

Он меня не услышал.

Сидел очень прямо. Больше не говорил. Вытянул ноги. Поставил стакан на колено. Я не различала его лица. Оно тонуло в тени высокой спинки кресла.

- Я любил одну женщину… Я говорю не о Сюзанне - о другой женщине.

Я открыла глаза.

- Я любил ее больше всего на свете.

Я не знал, что человек может так любить… Вернее, что я на это способен, я полагал, что просто… не запрограммирован на такое. Признания, бессонница, страдания, страсть - мне казалось, что все это не для меня. Да у меня одно только слово «страсть» вызывало ухмылку. Страсть, страсть! То ли гипноз, то ли суеверие - так я это понимал… В моих устах слово «страсть» было почти ругательством. А потом это обрушилось на меня, в тот момент, когда я меньше всего этого ожидал. Я… Я полюбил женщину.

Я влюбился - словно заболел. Сам того, не желая, не веря, против своей воли, не имея возможности защититься, а потом…

Он откашлялся.

- А потом я потерял ее. Так же внезапно.

Я замерла. Меня словно пыльным мешком по голове ударили.

- Ее звали Матильда. То есть ее и сейчас так зовут. Матильда Курбе. Однофамилица художника…

Мне было сорок два, и я чувствовал себя стариком. Я всегда так себя ощущал. Поль был молодым. Поль всегда будет молодым и красивым.

А я - Пьер. Работяга. Трудяга.

В десять лет я уже был похож на себя сегодняшнего. Та же стрижка, те же очки, те же жесты, те же маленькие странности. Кажется, я уже тогда просил поменять мне тарелку под сыр…

Я улыбнулась в темноте.

- Сорок два года… Чего ждешь от жизни в сорок два?

Лично я ничего не ждал. Ничего. Я работал. Работал еще, и еще, и всегда. Работа была моей маскировкой, моим щитом, моим алиби. Моим предлогом, чтобы не жить. Потому что я не очень-то любил жизнь. Считал, что не создан для жизни.

Я выдумывал для себя всякие сложности. Громоздил горы на своем пути. Очень высокие. И очень крутые. Засучивал рукава и взбирался, и тут же придумывал новые. А ведь я даже не был честолюбив, просто не хватало воображения.

Он отхлебнул из стакана.

- Я… Я всего этого не знал, понимаешь… Это Матильда открыла мне глаза. Ах, Хлоя… Как же я ее любил… Как любил… Ты не спишь?

- Нет.

- Ты меня слушаешь?

- Да.

- Я тебе надоел?

- Нет.

- Не уснешь от скуки?

- Нет.

Он встал, чтобы подбросить в камин полено. И остался сидеть на корточках перед огнем.

- Знаешь, в чем она меня упрекала? В том, что я слишком болтлив. Представляешь себе? Я… Слишком болтлив! Невероятно, да? Тем не менее, это правда… Я клал голову ей на живот и говорил. Говорил часами. Да что часами - днями. Я слышал гулкий звук собственного голоса - и мне это нравилось. Эдакая словесная молотилка… Я ее убалтывал. Топил в словах. Она смеялась. Говорила: Эй, сбавь обороты, я ничего не слышу. Зачем так торопиться?