Я - эль Диего (ЛП)

Два других матча группового турнира были против Италии (1:1 5 июня в Пуэбле) и Болгарии (2:0, через пять дней на том же самом Олимпийском стадионе). Итальянцам я забил очень красивый гол, настолько красивый, что он занял место в моей галерее. Они смешали с дерьмом Галли, вратаря, даже не поняв, что я просто не оставил ему времени для какого-либо действия, потому что выпрыгнул навстречу мячу после удара Вальдано. И вместо того, чтобы ждать вместе с Ширеа за спиной, мир его праху, когда мяч упадет на землю, я пробил по воротам с левой…. Да, я сделал это, я закрутил мяч в дальний угол; это я оказался очень быстрым, а не Галли – медленным! Я ощущал поддержку остальных, так как Билардо вдалбливал им, что они должны помогать мне по всему полю. И я, в свою очередь, также не бросал их на произвол судьбы; если требовалось прессинговать защитников, я не считал, что это ниже моего достоинства.

Мы сыграли вничью, потому что итальянцы получили право на 11-метровый, который был назначен за игру рукой Гарре. Однако я считаю, что это был лучший матч из всех тех, что к тому времени мы провели под руководством Билардо. Думаю, что именно в том матче Билардо наконец-то завершил создание команды. Он разрешил Батисте играть исключительно на позиции центрального полузащитника, он дал иные – более открытые – функции Джусти, и он освободил Бурручагу. Поэтому я говорю: там был не только я один, там была команда.

Потом, против болгар, мы допустили несколько застарелых ошибок, как, например, неправильно занимали позиции при контратаках соперника, но дело в том, что уже тогда мы были до предела уверены в себе и своих силах. К тому же нас сильно смутила их тактика; мы думали, что они будут атаковать больше. Как бы то ни было, а мы их сделали: сперва отличился Вальдано, который взлетел под небеса, чтобы замкнуть навес Куччуффо, а затем – Бурру, забивший после моей передачи, из тех, что так мне нравятся. Я прошел почти до лицевой линии как левый крайний полузащитник и, словно стоя на краю бездны, развернул ногу, чтобы послать ему мяч. Мы били всех, одного за другим. И мы уже были в 1/8 финала!

Мы были командой, обладавшей всем необходимым – и техникой, и боевым духом. Один аргентинский журналист, Хувеналь, подобрал очень подходящее определение: «Европейская динамика с креольским запалом». Такими мы и были: очень строго организованными в тактическом плане, с новым тактическим решением – либеро Брауном и двумя стопперами, Руджери и Куччуффо; двумя крайними полузащитниками, Джусти и Олартикоэчеа; центральным полузащитником Батистой, который мог тормознуть любого соперника; Энрике, который придавал нашей расстановке равновесие, и Бурручагой, который был связующим звеном. Впереди же играли Вальдано и я. Такой была основа команды. Командища!

Тота мне говорила: «Мальчик, что ты такое ешь? Ты носишься по полю так, как никогда ранее в жизни не бегал! На экране телевизора ты всегда появляешься с мячом». Я действительно был словно заведенный, больше, чем когда-либо. Я всегда любил позагорать, но тогда мне абсолютно не хотелось покидать базу, столовую, комнату. Комнату, которую я делил с Педрито Паскулли, и каждый день мы что-нибудь да добавляли в ее интерьер: картинку, фотографию, какое-нибудь украшение. Мы хотели, чтобы база стала нашим домом на месяц, до самого финала!

У нас был собственный стиль дизайна – скромный, очень скромный… Я не скажу тебе, что он был как в Вилья Фьорито, но все же в чем-то похожий: кирпичные стены, маленькие и немного жесткие кровати, только один телефон, по которому трепался Пассарелла (об этом я расскажу чуть позже). Но для нас все это было в порядке вещей; мы получали 25 долларов – 25! — суточных в день… Все это не ощущалось, так как свершилось то, о чем я мечтал, один в один, не больше и не меньше. В конце концов, я ощущал себя хозяином при Билардо – так, как чувствовал себя Пассарелла при Менотти. Билардо много делал для меня – дал мне капитанскую повязку, всячески поддерживал… В 1982 году Пассарелла был великим игроком, потому что у него было все то же самое, что и у меня четыре года спустя: капитанство, согласие, доверие… Я отправлялся с нашей базы на «Ацтеку» и говорил: «До скорого!», и это было чем-то вроде ритуала, я знал, что мы выиграем и останемся там.