Я, Елизавета

С неимоверной тщательностью он надел берет и поправил матовые черные локоны.

– Вам недолго оставаться в этой глуши. – Вытащил расшитые золотом перчатки, расправил кружева. – Что до новостей, мадам Елизавета… – Комната внезапно наполнилась угрозой. – Я же сказал, вы все увидите своими глазами – или услышите своими ушами.

Он повернулся на цветных каблуках и вышел.

В комнате стало холодно и пусто, словно сквозь нее прошел дьявол. Стук каблуков затихал в темной галерее. Я ухватилась за край стола и постаралась превозмочь стиснувший сердце страх.

Измена моей матери… форма, которую эта измена приняла.

Глухой стук каблуков замер. Наступила долгая тишина. В следующую минуту в комнату вбежала верная Кэт. За ней, в развевающейся мантии, вошел мой наставник, мастер Гриндал. Оба прятали глаза.

– Как могло случиться, Кэт, – спросила я нарочито ровным голосом, – что этот… этот придворный вошел, не предупредив, и застал меня одну, без присмотра воспитательницы или другой женщины?

Милое круглое лицо Кэт было искажено гневом и страхом, ее маленькое тело тряслось от обиды.

– Мадам, он так велел!

Я не могла сдержать ярость.

– Велел? Он велел? А кто он такой, Кэт, чтобы распоряжаться в моем доме?

– Мадам, он показал нам королевский приказ!

– Подписанный самим королем?

– Позвольте мне, миледи. – Высокий, худощавый мастер Гриндал выступил вперед и неуклюже поклонился. – Мы с мистрис Эшли, – он кивнул в сторону Кэт, – изучили бумаги этого утреннего посланца. Они и впрямь подлинные и скреплены личной печатью короля.

Значит, все правда. Приказ подписал либо сам король, либо кто-то из ближайших советников.

– О, миледи! – Кэт, бледная как смерть, заламывала свои пухленькие ручки.

Мне было нестерпимо видеть ее страдания. Десять лет она была мне верной наставницей, воспитательницей, больше чем матерью. Всего лишь год назад она еще крепче привязалась ко мне, выйдя замуж за родственника моей матери – моего старшего кавалера, Джона Эшли.

За последнее время я заметно вытянулась (ростом я пошла в отца) и скорее с удивлением, чем с радостью обнаружила, что смотрю на нее сверху вниз. Однако я никогда не стала бы нарочно ее унижать или ставить под сомнение ее авторитет.

– Ладно, – сказала я как можно веселее, – значит, у нас есть приказ короля, в котором выражена его воля. Едем ко двору! Когда?

Озабоченность Кэт приняла теперь новое направление: она вздохнула так тяжко, что натянулась шнуровка на груди.

– Он говорит, прямо сейчас! – Кэт потянулась к связке ключей на поясе. – Но мне надо еще переделать кучу дел! Сегодня мы с мастером Парри должны проверить счета, потом…

– Тогда скажи ему, Кэт, – меня саму удивил мой спокойный голос, – что здесь ты хозяйка, а не он. Мы выедем по твоему слову, не по его. Такова моя воля. Так и скажи ему.

Озабоченное лицо Кэт просветлело.

– Скажи ему… – Я на минуту задумалась. – Что я во всем дочь своего отца. Еще скажи, что отец меня не забывает, так что и он пусть не забывается – а то ему не поздоровится!

Кэт кивнула, глаза ее зажглись праведным негодованием.

– И еще скажи, – я дерзко улыбнулась Гриндалу, – что у меня урок! И покуда он не закончился, мы с мастером Гриндалом бродим по Древнему Риму в обществе Цицерона и мерзостного Катилины!

Кэт присела и убежала. Гриндал подошел к столу и положил на него сумку с книгами. Солнечный луч прыгал на его ветхой ученой мантии, на пыльной шапочке, на волосах, причесанных с одной стороны и всклокоченных с Другой.

Однако по сравнению с черным утренним гостем он казался мне ангелом красоты. Да и не только сегодня: вот уже три года он самоотверженно руководил моими штудиями, а через них – становлением моего ума. Он научил меня думать и спрашивать; он ненавидел слепую веру, вбиваемую силой, ту веру, которой придерживалась моя сестра Мария – ее воспитывали в испанском духе и пороли каждый день. Мадам Екатерина Парр сама выбрала его мне, когда стала королевой. Она в письмах советовала ему, что мне читать, к тому же он переписывался со своим Кембриджским наставником, мастером Эскемом. Вместе с Кэт он был частью моей души, более того, одним из ее проводников. Я, не задумываясь, доверила бы ему свою жизнь.

Сейчас, открывая сумку, он был странно погружен в свои мысли. Из сумки он вынул пачку писем и тщательно спрятал за пазуху. Потом выложил на стол учебные принадлежности: перья, чернильницы, букварь и даже мою старую грифельную доску. Я села, открыла вчерашний урок и с чувством прочла:

«Как повествует Саллюстий[7], когда великий Цицерон был римским консулом, восстал человек суетный и мерзкий, именем Катилина. Сей Катилина презирал закон и доброе управление, он жаждал только власти, которую надеялся снискать хитростью, силой или кровью. Он возмущал простонародье, после поднялся и пошел на самый Рим. Его гнусное тщеславие…»

– Власть всегда влечет! – настойчиво, но тихо перебил мой ментор. – Ярче червонного золота, искуснее женских чар и всегда… всегда!

Для начитанной по истории девочки это была не новость.

– Учитель?